Девочка для шпиона

Перед тем как Славе уходить, ему позвонил Турецкий, дал наводку на кавказца Гену, который когда-то был клиентом Меньшова, потом помогал сбежавшему Буряку выбраться из Москвы. Это было очень кстати, теперь можно задать Пташке вопросы поконкретнее.

Встречались они на явочной муровской квартире. Так как определенного хозяина у нее не было, всякий приходящий не мог знать, что ожидает его там. Хорошо, если только батарея пустых бутылок возле дивана да мусор на кухне. Можно было обнаружить в ванной комнате предметы женского белья — это значит, что какой-нибудь любвеобильный опер привел под видом источника информации подружку. Правда, накладок не случалось, посещение квартиры было строго отрегулировано, два агента никак не могли встретиться одновременно на одной явке. И хотя говорят, что всякое правило может иметь исключения, у Славы на памяти такого не случалось.

По дороге на квартиру Грязнов купил три бутылки пива — этот продукт Пташка очень любил, особенно на халяву. А Слава думал не только о том, что спросить у источника, но также и о том, говорить ему или нет о чрезвычайном происшествии, случившемся в кабинете у майора Грязнова. Чисто по-человечески надо бы предупредить человека о том, что его агентурное дело мог прочесть посторонний. С другой стороны, его предупредишь, а тревога окажется ложной — ценный источник пропадет, затаится, уйдет на дно. И будет прав.

Грязнов отпер ключом дверь, осмотрел квартиру, открыл форточки, чтобы слегка выветрилась затхлость нежилого помещения, спрятал пиво в холодильник. В его белом модерновом нутре валялось несколько луковиц да плоская банка рыбных консервов.

Минут через пятнадцать после его прихода коротко тренькнул дверной звонок. Грязнов подошел, глянул в дверной глазок — у входа маячил недорисованным вопросительным знаком агент Пташка Божья.

Слава открыл дверь и впустил гостя.

— Присаживайтесь, — предложил ему Слава кресло. — Я сейчас.

Он достал из холодильника пиво, после минутного размышления прихватил и консервы, достал из сушилки две вилки и нож.

Увидев, какой стол приготовил Грязнов, Пташка оживился. И без того худощавое, морщинистое его лицо с синеватыми большими губами сморщилось еще больше.

— По какому случаю прием такой, дорогой кум? Или вы решили с тихой торжественностью отпустить старика на пенсию после стольких лет каторжного государственного труда на ниве правосудия?

— Когда я тебя, Пташка, отпущу, мы шампанское разопьем!..

— А можно внести небольшие коррективы в меню будущего праздника?

— Ну?

— Если можно, давайте заменим шампань на того «Распутина», который нам подмигивает?

— Хорошо, — кивнул Грязнов. — Так и сделаем, если меня раньше из органов не попрут!

— И вы тогда меня, как Александра Ивановна, сдадите с рук на руки какому-нибудь честолюбивому летёхе. И будет он гонять старого лабуха через всю Москву…

— Может, и нет, Пташка, вместе уйдем, — попробовал утешить приунывшего алкаша Грязнов.

Но тот покачал головой:

— При всем моем уважении… только вам, как и ворам, верить нельзя.

Грязнову стало немного досадно оттого, что при его попустительстве Пташка завел разговор на деликатную и больную тему.

— Ладно, старина, это мы обсудим, когда оба будем на пенсии. А сейчас поведай что можешь по поводу моего поручения.

— Да-да, первым делом самолеты… Знаете, кум, вашего друга Буряка в Москве не очень хорошо знают. Тихий был человек…

— Почему — был? — насторожился Грязнов.

— Нет, я не в том смысле. Возможно, где-то он живет и здравствует. Только в той тусовке, где я имею честь бывать, о нем знают мало. Но говорят, что Буряк теперь с черными якшается, у них и работает, в горах.

— Это я и без тебя знаю, маэстро! Свежее давай, а то вопрос о гонораре зависнет!

— Это удар ниже пояса! Не вам рассказывать, что Кавказ московского разлива теперь немного притих… У вас сейчас проводятся политинформации?

— О чем ты?

— Это я к тому, стоит ли объяснять, почему притихли.

— Не стоит.

— Очень хорошо! Так вот, особо крутых и в чем-то замешанных из города убрали кого куда. Некоторых домой, другие сидят в Подмосковье…

— Конкретнее!

— Не знаю.

— Ладно. Давай что знаешь.

— Как раз накануне нашей трогательной встречи имел честь исполнить пару вещей в ресторации «Лозания», что на Пятницкой. Там масть держат дети Шамиля…

— Кто? — не понял Грязнов.

— Ну чеченцы. Или чечены?

— Какая разница!

— Может быть. Так вот, там проходил какой-то мафиозный семинар то ли по обмену опытом работы, то ли по очередному разделу первопрестольной на удельные аулы. Люди искусства, как вам известно, должны стоять над схваткой. К этому и стремился. Столик небольшой, но обильный мне в уголке организовали, сами сидели как Совет безопасности и сотрудничества в Европе — столище буквой «П». Они сидят, пьют, а я с дудкой прохаживаюсь туда-сюда и нечто меланхоличное из нее тяну. В этом кабаке масть держат чеченцы, когда я возле их гнездовья прохаживался, услышал, как Коршун говорил своему соседу негромко, но сердито. Дословно, конечно, не помню, но обижался, что и так, мол, скоро прикроют его лавочку, а тут Гена…

— Он назвал имя?

— Да, только имя. А тут, говорит, Гена присылает своего да к нему в придачу русского и требует, чтоб я их в лагерь отвез. Ну хорошо, говорит, Исмата можно там спрятать, проканает за беженца, а русский, да еще раненый…

— Так, стоп! Когда это было?

— Вчера. Как раз вы позвонили, поручение дали, после вас из «Лозании» звонок последовал. Так-то я еще подумал бы, а раз вы мне ориентировку на Кавказ дали, пришлось идти…

— Не прибедняйся, Пташка! Выпил, закусил, да еще небось на карман дали!

— А это коммерческая тайна!

— Не боись, из гонорара не вычту! Значит, говоришь, лагерь для беженцев?

— Это не я говорю, это он сказал, чеченец. Коршун.

— Почему ты его коршуном называешь, такой носатый?

— И это тоже, но просто кличка у него такая.

— Может, ты его знаешь?

— Его все знают, у кого «мерседес» есть.

— Значит, Коршуна искать? И лагерь для беженцев? Где у нас тут поблизости есть лагерь для беженцев?