Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

— Ты всегда пугаешь, — устало сказала мать. Она сидела на кровати. Она уже ходила после болезни. — Поднял панику, что арестует гестапо. Кому ты нужен? Не лезь куда попало, и никто тебя не тронет. Вот когда я пойду на работу… Начну работать…

— Много ты понимаешь, — ответил Ара. — Никуда ты не пойдешь. Тебе нужно питание. Гляди, сколько сала раздобыли, гляди.

Шмат был прекрасен. На столе лежала жизнь. И даже жалко было разрезать сало на две части. Глаза радовались, глядя на толстый слой жира и красные прослойки мяса. Слюна не выделялась — я забыл вкус сала. Я улыбался, глядя на добычу. Все же я молодец! Как за нами полицай бежал! И фрицы… Теперь я был уверен, что меня не могли поймать, потому не хотел вспоминать, как отчаялся. Секунда, когда вдруг все стало безразличным, когда мозг устал от напряжения, а тело от чувств; так бывает при беге на длинную дистанцию — задыхаешься, и появляется мысль: «Чего себя мучаешь? И чего бежать куда-то к финишу? Плюнь, сойди с дистанции… Ты уже задохнулся, сердце не выдержит». И некоторые сходят, но другие бегут, и у них появляется второе дыхание, и они бегут, бегут, и прибегают к заветной черте, за которой становятся чемпионами. Очень похожее состояние… Разница лишь в том, что в моем «марафоне» наградой была не золотая медаль, а сам я.

— На какие деньги купили? — спросила бабушка. — Меня не обманешь, знаю цены на рынке. Кто тебе дал? Твоего приятеля арестовали.

— Дядю, — сказал Ара. — Я его дядей звал.

— У нас таких родственников не было, — сказала бабушка. — Свой род я помню… Так… Прапрадед… Нет, даже прапрапрадед.

— Мама, — сказала мать Ары. — Когда я пойду на работу…

— Не твое дело, где мы взяли, — огрызнулся на бабушку Ара. — Сидишь и сиди. Если бы не я, ты бы давно умерла с голоду. Не твое дело, где я зарабатываю. Зарабатываю— и все!

— Ради бога, береги себя, — сказала мать Ары.

— Да мы… — вставил я. — Там это… Ну, дрова. Мы дрова продали.

— Не могли домой принести на растопку, — сказала бабушка. — Топить нечем. Керосина нет. Чай вскипятить не на чем. Принесите еще хоть вязаночку.

— На Машук ходить опасно, — сказал Ара. — Мы вчера видели, как там расстреливали кого-то. Человек десять, не меньше.

— Ой! — вырвалось у матери. Она легла. — Что вас носит нелегкая куда не следует? Когда поумнеете?

— Следует — не следует! — заорал Ара. — А где дров взять? Следует… Давай ложись. Давай сало делить. Половину Вадьке, половину нам. По-честному.

— Снесите Коротких, — сказала мать и закрыла глаза.

— Мам, — сказал Ара, — я и так для них все делал. Что я, рыжий, что ли? У нас у самих ничего нет.

— Как не стыдно! — сказала мать. — Мы остаемся… Неизвестно, куда их увезут, неизвестно, сколько будут везти. У них ничего нет, все отняли, а что осталось — они прожили. Неужели твое сердце настолько жестокое! Ты учился с Марой в одном классе. У вас была команда..

— Тимуровская.

— Вы пионеры.

— Сейчас нет пионеров.

— Есть. Они проверяются, кто настоящий пионер, а кто вроде вашего Ташкента-прилипалы.

— Коротких дома нет, — сказал упрямо Ара, — я видел, на двери замок.

— Они ушли к родственникам. На какую улицу?

— Господи, за углом, — отозвалась бабушка. Она сидела на низкой скамейке и сушила фасоль. У Ары дела были не так уж плохи — фасоль водилась, а вот у меня луковицы не было за душой.

— Отрежем по кусочку, — заныл Ара.

— Как хотите, — сдалась мать. — Нет у вас совести.

— Баб, где хлеб-то, был хлеб, — оживился Ара. — Дай по кусочку, я видел хлеб. По ломтику отрежу — остальное снесем.

— Возьмите зонтик, — сказала мать. — Софья Ильинична просила. Если дождик в дороге… Хоть зонтиком прикроются.

— Мам, — сказал Ара. — Не пугайся, но по правде… Не надо им ехать. Надо спрятаться. Слухи разные… Говорят, их сажают в машины, крытые, и газ пускают. И отравляют. Слух такой… Я видел такую машину, похожа на санитарную.

— Кому их жизнь нужна, — вздохнула мать.

Бабушка дала нам по куску хлеба. Мы откромсали пластик сала, сделали два бутерброда.

Вкуса я не почувствовал.

— Зачем немцам убивать детей и стариков? — продолжала мать Ары. — Ради чего? Конечно, завезут куда-нибудь в дыру. На Украину везут. Климат там хороший, я ездила.

— Говорят, Женьку убили.

— Слышала. Врут, наверное.

Мы ничего не ответили. Мимо окон прошла Ирка Коваленко. С офицером. С тем самым, который не выдал меня в садике жандармам. Офицер что-то громко рассказывал. Ирка заливалась, точно ее щекотали.

— Тьфу! — сказала бабушка и разразилась тирадой на армянском языке.

— Мама, — сказала мать Ары, — тут же дети…

И она тоже заговорила по-армянски.

— О чем они? — поинтересовался я у Ары.

— Про Ирку, — ответил он. — Завернем сало в тряпку. Где зонтик? Мам, давай снесу еще одеяло. Старое одеяло.

— У меня есть ватник, — сказал я. — Сейчас тепло, а в дороге пригодится. Тоже отдам.

— Вадик, — сказала по-русски бабушка. — Приходи ужинать. Я фасоль приготовлю по-армянски. Если бы баранина была…

— Был бы шашлык, — сказал Ара.

Бабушка снова заговорила по-армянски. Ара остановился на пороге, прислушался и включился в разговор. Тихо говорить он не умел. Я стоял и ничего не понимал. О чем спорят? Бабушка и Ара на пару. Наседали на мать. Она вначале возражала, потом умолкла, точно заснула.

Когда мы вышли, я спросил:

— О чем спорили? Разорались. По-русски, что ли, не можете? Знаешь, как неприятно, когда ничего не понимаешь?

— Бабка за меня, — ответил Ара. — Чтобы Коротких не уезжали. Бабушка вспомнила, как турки резали нас, армян. И детей. Всех подряд резали. Грабили, жгли, как немцы. Бабушка видела… Ее спасли русские. Коротких надо спрятать у родственников, наших родственников. Никто не разберется, звезду снимешь, не догадаешься— черные да черные, нос тоже похож, кому какое дело. Зря тетя Соня регистрировалась. Ей говорили. Старик ее уговорил, этот ребе, чего-то напел, лапы свои вверх поднимал, глаза закатывал. Дурак, вообще. И она тоже… Училка… Помнишь, всегда: «Нужно быть честным. Если пристают хулиганы, не связывайся». Договорилась. И Марку с панталыку сбила. Я ее не пускал. Разве объяснишь? «Надо, так надо… Мы со своим народом…» Хреновину придумала. Я бы этого старика из рогатки расстрелял. Чего молчишь? О чем думаешь?

— Зря по кусочку отрезали, — сказал я.

— Что? Грамм по сто. Хоть попробовали, что за вещь достали.

— Зря пробовали, — повторил я. — Вкус вспомнил…

Флигель спрятался в глубине двора, очень похожий на домик Верзилиных [2] . Мы подошли к низкой двери, постучались. Вышла тетя Лариса. Ее весь город знал. Длинная и носатая, на аккордеоне играла в кинотеатре «Машук» перед началом сеансов. Хорошо играла. «Синенький скромный платочек», «И в какой стороне я не буду» из кинокартины «Свинарка и пастух». Песни из «Свинарки и пастуха» надоели. Всегда так — понравится песня, мурлычешь ее, слова разучишь, ходишь, поешь. Потом песня надоела, а кругом ходят и поют.

2

Домик Верзилиных — домик-музей М. Ю. Лермонтова.

— Вам кого? — строго спросила тетя Лариса.

— Коротких, — сказали мы.

— Соня! — крикнула в дверь тетя Лариса. — Вызывают.

Из открытого окна высунулась голова тети Сони.

— Ах, вы! К Марочке?

— Да.

— Она занята.

— А… Можно увидеть ее?

— Некогда. И вообще не до вас.

— Но нам ее нужно увидеть! — взорвался Ара.

— Сейчас… Не кричи.

Тетя Соня спряталась, опять появилась, но уже в другом окне.

— Я ее на три минуты отпускаю.