Девочка, Которая Выжила

«Еш-твою-двадцать, что она несет?» – подумал Максим. А Эльвира:

– И чем дольше спят люди, тем труднее им проснуться, потому что на душе образуются пролежни.

– И Брешко-Брешковский их переворачивает?

– Переворачивает, да. Пока они не проснутся, – Эльвира улыбнулась. – Этого, правда, нельзя написать в заявке на президентский грант, но это так.

– А что значит «проснуться»? – уточнил Максим.

– Увидеть свет жизни.

– Как это?

– А вот, – она достала из сумочки флаер, – приходите к нам в пятницу на собрание. Не обязательно молиться с нами, можно просто посмотреть, мы пьем чай, разговариваем…

«Еш-твою-двадцать, – подумал Максим, – почему все разговоры про свет жизни обязательно оканчиваются тем, что тебе пытаются продать какой-нибудь осветительный прибор?»

Но флаер взял и обещал вечером зайти к ним в мечеть, устроенную в цокольном этаже обычного многоквартирного дома. Если только позволят дела, потому что у следователя сами знаете какая жизнь, ненормированный рабочий день, сами знаете.

– Вам интересно? – Грифелек на девичьей губе чиркнул в воздухе восклицательный знак.

– Очень интересно, – кивнул Максим.

Сквозь одежду дотронулся до крестика на груди и подумал, обязательно ли делать обрезание, чтобы обратиться в ислам?

Глава 10

Сделаться мусульманином Максиму в тот вечер не удалось. Вызвали в управление. Приказали пройти в актовый зал. Он был полон, но, судя по тому, что сотрудники сидели не в парадной, а в повседневной одежде, концерта не предполагалось, президента не ожидали, Старосты – так иногда называли главу СК Александра Бастрыкина – не было. Был инструктаж. Совершенно секретный. Максим вдруг обнаружил себя начальником одной из пятидесяти с лишним следственных групп, которые одновременно должны были произвести обыски в пятидесяти с лишним отделениях коммерческого банка N. Отмывание денег, коррупция, уход от налогов.

Максим слушал и думал – круто: пятьдесят обысков одновременно и чтобы никто не слажал. Если получится, будет круто. Он чувствовал азарт. И гордость за себя и товарищей. И думал еще – не может быть, чтобы никто не сдал. Пятьдесят с лишним следователей, у каждого зарплата 60 тысяч рублей, у многих, в отличие от Максима, жены, дети. Как отблагодарит банк того, кто предупредит об обыске? И Максиму ведь было кого предупредить. В одном из отделений подлежавшего обыскам банка Максим арендовал от имени Следственного комитета ячейку, чтобы хранить вещдоки – вещественные доказательства. С главой этого отделения, красивой, хоть и слегка полноватой Викой, у Максима были почти дружеские отношения. Вика всякий раз угощала Максима кофе из машинки Nespresso.

Вику он не предупредил – не решился. И именно ее отделение обыскивал. Вошли с СОБРом, перекрыли все выходы. В качестве понятых привели с собой двух стажеров с юрфака. Вика испугалась сначала и бросилась кому-то звонить, видимо начальству. Максим сказал, что звонить нельзя, – соврал. Вика села. Глаза у нее были растерянные. Она нервно крутила кольцо на среднем пальце левой руки. Маникюр у нее был ювелирный, на ногтях нарисованы были аккуратные звездочки и единороги. И она не знала, что именно из-за этих единорогов ее три года не повышали по службе, а держали в операционистках.

Обыск был долгий и скучный – изымали документы, серверы, компьютеры. Через пару часов Вика освоилась, улыбнулась Максиму и спросила:

– Кофе будешь?

– Буду, спасибо.

Поставила на стол две чашки, достала печенье, села напротив, вздохнула:

– Так радовалась, что получила эту работу.

– Упс, – Максим пожал плечами.

– Теперь новую искать. И с плохой строчкой в резюме. Работала в банке, закрытом за отмывание денег. Или что вы там инкриминируете? Ты хоть меня не арестуешь?

– Тебя вроде не за что, – Максим улыбнулся и кивком поблагодарил за кофе.

Выемка документов продолжалась до утра. Утром Максим вернулся домой, но ложиться не стал. Только принял душ и отправился допрашивать Аглаю Карпину, подружку той девочки, которая выпала из окна в Институте современного искусства. Нет, не допрашивать. Чтобы допросить, можно было вызвать повесткой. Просто поговорить. Максим хотел, чтобы девчонка не очень испугалась. А староста группы, где училась погибшая, сказал Максиму, что лучшей ее подругой была Аглая Карпина. И что по субботам в одиннадцать эта Аглая занимается акробатикой в цирке на Цветном бульваре.

«Пап, – брякнуло сообщение в ватсапе Елисея Карпина. – Тут ко мне следователь пришел на акробатику. Я сказала, что мне надо в душ и переодеться. Тяну время. Можешь приехать срочно? Чёт мне стремно». Елисей продрал глаза, помотал головой, отхлебнул из бутылки боржоми, стоявшей возле кровати. Черт! Следователь! И быстро набрал: «Ты можешь ничего ему не говорить. Статья 51 Конституции. Пусть вызывает повесткой, а ты придешь с адвокатом». Пока ждал ответа дочки, Елисей встал и принялся быстро одеваться. Джинсы, майка, свитер. Умылся, почистил зубы. «Да нет, он вроде норм, – брякнул телефон на полочке в ванной. – Просто стремновато. Если не можешь приехать…» – «Могу. Через двадцать минут буду».

Ботинки, куртка, ключи от машины, права – через три минуты Елисей уже ехал к Ленинградскому проспекту по почти свободным субботним улицам и писал в ватсапе: «А где у тебя акробатика? В институте?» – про то, что дочь занимается акробатикой, Елисей слышал впервые. «Нет, – брякнул телефон. – В старом цирке на Цветном. Спроси малую арену, скажи, что ты папа белой Глаши. Тут есть еще рыжая Глаша ?».

Малая арена действительно была крохотной. Не больше просторной студии, в которой Елисей вел теперь свою холостяцкую жизнь. При этом на малой арене занимались одновременно жонглер с булавами, дрессировщик собачек, одна из которых носила шерстяную шапку на голове, и ярко-рыжая девушка верхом на серой кобыле.

Эта наездница, вероятно, и была Рыжая Глаша. Елисей подумал, что она не человек, а животное. Более животное, чем ее лошадь. Под растянутыми тренировочными штанами и растянутой майкой у нее круглились не женские формы, а жгутами уложенные мускулы. И пользовалась она мышцами, как обезьяна, – соскакивала с лошади на галопе, едва коснувшись опилок, заскакивала обратно, переворачивалась в седле, вставала в седле на голову так, что растянутая майка сползала ей на шею и оголяла грудь, которую Рыжая Глаша вовсе не заботилась прикрывать. Грудь у Рыжей Глаши была не мягкой, как у других женщин, и состояла, кажется, не из жировой ткани, а из мышц. Галопируя задом наперед в седле мимо того места, где у края арены на складных пластмассовых стульчиках сидели Белая Глаша с незнакомым рослым крепким парнем, Рыжая Глаша крикнула:

– Глань, твой?

– Нет, – отвечала Аглая. – Это следователь, одно там дело…

За время этой реплики Рыжая Глаша проскакала спиной вперед полный круг и продолжила разговор.

– Следователь? Не обижает тебя?

– Нет, просто разговариваем.

Еще круг. Наездница сделала стойку на голове. Грудь оголилась.

– Возьму его у тебя на вечерок?

– Он не мой. Бери.

Лошадь проскакала еще круг и вдруг остановилась как вкопанная перед Максимом и Аглаей. Наездница полетела через голову и легко приземлилась на ноги.