Девочка-лед

— Отойди от него! — шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю глаза, нос, в общем, делаю все, что угодно, дабы помешать.

— Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый, что ни на есть настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со своей спины. В какой-то момент что-то идет не так. Беркутов то ли ввиду отсутствия зрения теряет ориентацию в пространстве, то ли заплетается в собственных ногах… но, как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую, искусственно высаженную траву.

— Ай…

Рухнуть вот так оказалось очень неприятно. Даже с учетом того, что мне повезло гораздо больше, ведь тело парня однозначно смягчило удар.

— Одурела, Лисицына? — недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. — Какого ты влезла, придурашная?

— Посмотри, посмотри, что ты наделал! — кричу, слыша, как натужно кашляет Князев на фоне дождя чуть в стороне. — Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько гнева и злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Сидя сверху, ощущаю мощный прилив невесть откуда взявшейся энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно.

Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослепленная лютой яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот, и еще больше раздражаюсь, глядя на то, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ. Просто лежит и позволяет себя лупить. Какое-то время смотрит и все. Наблюдает точно хищник, готовый откусить жертве голову, но после того, как у нее кончатся силы на последнее противостояние.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной.

Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь.

Дергаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

— Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, — тихо, сквозь зубы, цедит он.

— Да пошел…

Закрывает мне рот рукой.

— Заткнись. Просто заткнись, — прищуриваясь, зло угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Смотрим друг на друга.

Три месяца.

Еще столько бы его не видела с превеликим удовольствием.

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дернуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелеными вкраплениями. Такие яркие и пугающие.

— Поднимайтесь на ноги, живо! — слышим мы строгий голос Петра Алексеевича сквозь стену проливного дождя.

Беркутов не двигается. Пялится на меня.

Странно. Чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки.

Я вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный. Словно под чем-то. Может принял что… У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В легких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Кривится презрительно и, наконец, встает с меня. Трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый. Я слышала, что представители золотой молодежи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и еще чем посерьезнее. Может и он? Глаза-то неадекватные совсем.

— В зал, Лисицына! — командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

— Данька, — касаюсь его лица пальцами. — Ты как, Дань?

— Нормально, — отвечает, небрежно стирая кровь рукавом испачканной толстовки.

Уже в спортзале Петр Алексеевич начинает разбор полетов. Строит класс шеренгой, заново как маленьким разжевывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

— А вы, трое, придете после занятий. Отрабатывать свое наказание! — говорит он нам сердито.

— У меня другие планы, — громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

— Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! — безапелляционным тоном командует Петр Алексеевич.

— Я не приду, у меня тренировка, — бросает в ответ Роман, вытирая все той же футболкой свои темные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголенный, атлетично сложенный торс.

А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

— В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

— Стучите, мне фиолетово, — грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперед длинные ноги и откидывает голову на стену.

— Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и все больше раздражаясь, закрывает глаза.

Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

— Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

— Беркутов? — обращается к нему тренер. — Ты?

— Да, — отвечает с вызовом.

А этот, как всегда, согласен взять все на себя. На самом деле, говоря по честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочередно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

— От тебя, Лисицына вообще не ожидал! — качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. — Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.