Девочка Надя, чего тебе надо?

Упал он во двор.

Надя успела заметить, что во дворе женщина снима­ла белье, простыни с длинной веревки, да так и замерла, с места не сдвинулась.

А простыни в безветрии висели неподвижно, белые, сохнущие, наверно, быстро под таким палящим, слепящим, безжалостным солнцем.

Надя сидела в комнате Леши.

Закат за окном. Света она не зажигала. Шкаф, на­верно, санитары к стенке поставили, а так все осталось, как было. Битая посуда в угол сметена.

Сидела Надя ближе к балкону, и была у нее возможность впервые оглядеть эту комнату, но она в окно смот­рела.

Вошла соседка. Помолчала в дверях.

Чаю с нами не выпьете? — спросила она.

Спасибо, — сказала Надя. — Чаю выпью.

Они пили чай за большим круглым столом — Надя, эта женщина, а звали ее Клава, и четверо ее ребятишек. К чаю было печенье, и варенье то было, в блюдечках.

Ребятишки все уже знали, и чай был невеселый.

А муж-то где у вас, Клава? — спросила Надя.

На Севере, в Самотлор подался, — сказала жен­щина. — Вот, говорит , заработаю, как надо, и вернусь... Уже третий год что-то зарабатывает...

А деньги-то на ребят шлет? — спросила Надя.

Временами... — усмехнулась женщина. — Какие там деньги... Ребята без отца растут...

Адрес у вас его есть? — спросила Надя.

Ну, есть... — женщина помолчала. — Не надо мне ничего... Вы не обижайтесь... Я понимаю, вы по-хорошему хотели... А Лешки нет... — Она отодвинула чашку. — Все какой, а человек хороший был... Вы уж не обижайтесь... Мы его тут все жалели. Вот. И молодой еще... Ему и сорока не было...

Ребятишки слушали маму сонно, но с интересом, и на эту тетю незнакомую, невеселую, которая ни варенья, ни печенья не брала и даже к чашке чая не притронулась, смотрели во все слипающиеся глаза, но тайна была — это уж точно.

Жалко вам Лешку? — спросила Надя.

Чего там — жалко... Эх, Надя...

Мне — нет, — сказала Надя. — Чем так жить, уж лучше с балкона... Ведь ничего за душой не оста­лось... Работать не мог, побирался... Лиза его на свои копейки кормила, да он и не ел ничего... А вы — жале­ли... Ну, что молчите?

Молодая вы еще, Надя... — сказала Клава, — Горя, слава богу, настоящего не видели... — Клава вста­ла. — Ребята, спать, спать... Засиделись...

Ребята вставали неохотно.

Они вместе с Надей укладывали ребят, две кровати, одна раскладушка, а самая маленькая, Настя, она на ди­ван легла, уже раздвинутый, застеленный — с матерью она спала.

Вы тут останетесь? — спросила Клава.

Да, у Леши, — сказала Надя. — Мне только мужу надо позвонить, как он там... У меня у самой дочке три года.

Правда? — оживилась Клава. — А звать-то как?

Лена.

А телефона у нас нет, мы от продовольственного звоним, если что. Но только знайте, у продовольственно­го телефон не работает. Там трубку оборвали. Вы к ап­теке лучше идите, там у них есть свой телефон.

Если Лиза появится, вы ее никуда не отпускайте, — сказала Надя. — Вы ей не говорите, что я здесь, ладно? Я скоро.

У продовольственного магазина, еще ярко освещен­ного, толпились люди.

Надя сразу все поняла, потому что общий разговор смолк, и все — а это были ребята из Лешиной команды — смотрели на нее, как она шла к телефонной будке.

Трубка там и в самом деле была оборвана.

А между тем все эти ребята к ней приближались. Нет, не были они пьяные. Выпили свое, вечернее. Да и повод был.

Надя хорошо знала таких ребят: курточки нейлоновые-силоновые, челочки, волосы до плеч, но были и дру­гие ребята, в старых плащах, и никакие не длинноволо­сые, а кое-как подстриженные, кое-как одетые — вечер­ние магазинные люди. Околомагазинные.

Надя решила ничего не решать. Как будет, так и будет. Тем более что снова на нее накатила эта волна безразличия ко всему, и ни страха, ничего.

А ребята приблизились вплотную.

Поминки справляете? — спросила Надя. — Чего ж на улице?

А негде, — сказал парень в красном шарфе. — Может, к вам пойдем?

Можно, — сказала Надя. — Это можно.

Смотри! — усмехнулся товарищ его (а было их человек десять, пятнадцать, двадцать — в темноте не разберешь). — А ты не боишься? Мы тебе Лешку не простим.

Иди-ка сюда, — сказала Надя. — Ты, кто за «мы» говорит.

Ну что? — подошел мужик лет сорока, держался он твердо. — Что тебе? Лучше всего мотай отсюда.

Нет уж, — сказала Надя. — Поминки так по­минки.

Она сняла кепку у этого парня, открыла свою сумоч­ку и высыпала, выкинула все, что у нее было. Пустила по кругу. И кепка эта, ржавая, пошла по кругу, из рук в руки, и сыпали в нее, выгребая карманы, все, что было — мелочь, рубли.

Ребята, — спросила Надя, помахивая оборванным телефонным проводом. — вот интересно, кому эта труб­ка отдельно от телефона нужна? С марсианами, что ли, разговаривать?

Только тише, — говорила Надя, входя в кварти­ру. — Тут маленьких полным-полно. Тише...

И за ней человек двадцать тихо вошли, а некоторые даже разулись для тишины.

В комнате Леши было темно. Единственная лампочка без абажура перегоревшей оказалась.

Сидели на полу, у стен, на кровати — все бутылки и еду какую-то поставили па стол.

Сейчас, — сказала Надя, — я сейчас.

Она пошла па кухню и вывернула там лампочку, вер­нулась, поставила шаткий стул, лампочку ввинтила. Те­перь комната озарилась, хотя и слабо, но все уже были видны. И тихо было, никто бутылок не касался.

Сидели, стояли.

Надя впервые разглядела лица — не все, не сразу, но как-то общо они все смотрелись. Печаль была.

Стаканов-то нет... — сказал кто-то.

Это мы сейчас, — сказала Надя. — Это просто...

...Вошла Надя вместе с Клавой — они принесли ка­пусту, хлеба, колбасы, огурцов и всякой безразмерной посуды — и банки из-под соков, и кефирные чистые бу­тылки, и стаканы, и рюмки, и две пивные кружки, ка­ким-то непонятным образом оказавшиеся в этой семье без мужика, — все они прихватили. И Клава даже ска­терть захватила, с бахромой, белую, с цветами.

Помянем, — сказала Надя, когда разлили. — По­мянем.

Выпили. Помолчали.

Не верю я тебе, — сказал парень помладше. — Зачем ты сюда нас позвала?

Брось... — остановил его другой, тот, кто Наде советовал уйти. — Брось. Прекрати.

А откуда я знаю, она сейчас милицейскую машину подгонит — и привет! — сказал тот, в красном шарфе.

Пускай подгонит, — сказал кто-то из угла. — Ка­кая разница...

Ты... — сказала Надя, обращаясь неизвестно к кому, — Ты... Шпана ты, и все. По своим законам людей меришь. Да неохота мое тут с тобой разговоры говорит!.. Пей уж лучше...