Девочка. Девушка. Женщина

– Зачем, Сенька? Тебе же нравится свежий воздух.

Да, но не когда он так остро пахнет несбывшимися мечтами.

– Дождь вот-вот начнется, – прошептала я.

Отец нажал на стеклоподъемник и скосил на меня взгляд:

– Как твоя ножка?

На удивление нормально. Только это ничего теперь не меняло! С психу я излишне резко дернула молнию на парке – в машине было тепло, а от накатившей злости меня вообще в жар бросило. Ох, как же я ненавидела то, что со мной случилось! Чертовы лондонские гастроли! Я уже тысячу раз их прокляла, ведь если бы не они, я бы не порвала связку. А теперь вот, пожалуйста. И все мысли о том, что же я сделала неправильно, и могла ли этого избежать. А еще чудовищная злость, да... Уж лучше мне было совсем не видать главных партий, чем лишиться их, оттанцевав лишь четыре года, но уже успев распробовать вкус славы. Тем более что по здоровью прогнозы-то были нормальные. Ненормальной была конкуренция в главном театре страны. Из которого меня поперли, как отбраковку, едва закончился срок контракта, словно это не они еще недавно на руках меня носили за мой талант. Но больше всего меня ярило осознание того, что все могло пойти и по другому сценарию. Будь я гибче, научись лизать зад руководству и всячески выслуживаться, как те, кому были отданы мои партии. Но я не могла. Да и никогда к тому не стремилась, по наивности веря, что талант всегда пробьет себе дорогу.

– Нормально, но знаешь, давай не будем об этом говорить. Не хочу.

– Как скажешь, Сенька. Только рано или поздно ведь все равно придется.

– Возможно. А пока просто хочется отдохнуть от всей этой круговерти.

Отец промолчал, глянул на меня как-то странно и потрепал по руке шершавой мозолистой ладонью.

– Я тебе симу засолил.

– Да ты что? И как клёв? – изобразила я интерес. Так и ехали, слизывая капотом отцовской Тойоты километры дороги, да болтали ни о чем, а солнце щурилось на нас, с трудом пробиваясь сквозь черные грозовые тучи.

На Лимонке, где мои родители жили немногим больше двадцати лет, ничего не поменялось. Отец высадил меня у подъезда вместе с чемоданами и поехал дальше в поисках места для парковки. А я, дожидаясь его, присела на выкрашенную уродливой зеленой краской лавочку. И тут меня окликнули:

– Есения!

– Дана Родионовна! Вот так сюрприз, – вскочила я, чтобы обняться со своим первым педагогом. – Я невероятно рада вас видеть!

– Как нога? – взяла быка за рога Романова, невольно заставляя меня улыбнуться.

– Нога почти в порядке.

– А форма? Я, признаться боялась, что ты разжиреешь, но, как погляжу, нужно было о другом беспокоиться. Ты вообще ешь? – нахмурилась Дана Родионовна, проходясь наметанным взглядом по моей упакованной в удобный трикотажный костюм фигурке.

– Когда аппетит появляется.

– Не узнаю я тебя, Есения. Неужто ты так быстро сдалась?

– А что мне оставалось делать? Все за меня решили.

– Знаешь, Сень, что я заметила? Даже самые отчаянные фаталисты смотрят по сторонам, переходя дорогу.

Помимо того, что Даночка являлась по-настоящему выдающимся педагогом, она была еще и необычайно мудрым человеком. В детстве я слушала ее речи завороженно, как сказки. Но сейчас, когда я окончательно перестала в них верить, даже слова Романовой воспринимались скорее остро негативно. И нет. Я не сдалась. Но стала жутко мнительной. Это правда.

– Зайдете к нам на чай? – сменила тему, завидев худую отцовскую фигуру, появившуюся из-за трансформаторной будки.

– Не сейчас. Побудь лучше с родителями, а завтра прям рано утречком ко мне забегай. Есть у меня кое-какие соображения.

Глава 1.2

Глава 1.2

На секунду в моей душе загорелся огонек – Романова была не последним человек в местной балетной тусовке. Разгорелся и тут же погас. Ну что она, в конце концов, могла мне предложить? Ставку в местном театре? Нет, конечно, в моем положении и это было неплохо, но… Под ребрами, там, где сердце, болезненно потянуло. Потом. Может быть, потом я смирюсь, что мне просто не светит ничего больше, и даже найду в себе благодарность. А пока я была к этому не готова.

– Дана Родионовна! Рад вас видеть, – пробасил отец.

– Добрый день, Сергей. А я тут журю Сенечку за то, как она истончилась.

– Ой, не говорите. Одна кожа да кости остались!

– Вы, пожалуйста, проследите с Ириной, чтобы она правильно кушала.

– Вот уж не сомневайтесь, – от души засмеялся отец, – вы же знаете, нам только дай ее накормить.

Это правда. В детстве, до того как я поступила в столичную балетную школу, родители и впрямь с легкостью нарушали мою диету. Хорошо, что я никогда не была склонна к полноте и даже в подростковом возрасте, когда девчонки стали одна за другой расцветать в самых неположенных для балерины местах, я оставалась тоненькой как тростинка. За что меня травили не меньше, чем за талант, отмеченный педагогами. И шептались по углам, дескать, я такая худая, потому что девочка. Почему они так решили – я понятия не имела, личным я ни с кем не делилась. Впрочем, парней у меня действительно не было. Они меня категорически не интересовали. Очень долго я жила лишь балетом, который заменял мне все.

– Ну, где вы так долго ходили? – набросилась на нас с отцом мать с порога.

– Привет, мам.

– Привет, Сенька…

К удивлению, мама заплакала. И это было особенно странно, потому что более сдержанной женщины, чем моя мать, я не знала.

– Эй, мам, ты чего? Так волновалась из-за погоды? Ну, посадили бы нас на материке. Подумаешь, сняла бы гостиницу.

Я готова была искать какие угодно причины такому поведению, лишь бы не думать о том, что мама оплакивает мою поломанную судьбу. Но все оказалось гораздо хуже.

– Я встряла, Сенька. Так встряла, ты бы знала, доча…

– Ир, ну ты чего? Договорились же, потом, – вмешался отец. – Дай Сеньке хоть с дороги оклематься.

– Что потом? Куда встряла? Что у вас происходит?! – испугалась я. Зачем-то заглянула в комнату, где тоже все было по-прежнему. Стенка, диван, который мы вместе с мамой купили в прошлый мой приезд. Накрытый к моему возвращению стол. Мама явно старалась. Да и пахло от нее какой-то едой, и этот аромат не перебивал даже парфюм, который я привезла ей в подарок из Эмиратов. Вроде все было по-прежнему. И только ее надсадное дыхание за спиной, при помощи которого мама, видимо, пыталась обуздать накатывающую истерику, буквально кричало об обратном. Я зябко натянула рукава на пальцы и обернулась:

– Мам…

– В отношении меня хотят возбудить уголовное дело.

Я как стояла, так и осела на стул.

– А за что? – хлопнула глазами.

– За деньги, выделенные на ремонт школы-ы-ы.

Моя мать была директором школы, да, но, один черт, я ничего не понимала. Уличить мою маму в воровстве мог только тот, кто ее совершенно не знал. Да и если бы она подворовывала, вряд ли бы наша семья до сих пор жила в квартире, в которой я родилась. Какого черта? Уголовное дело!

– Погоди, мам. Ну что за глупости? Наверное, кому-то просто надо выслужиться, но если повода нет…

– В том-то и дело, что есть. Деньги попилили департамент с подрядчиком, а как пригорело, так нашли крайнюю, – мама тихо заплакала. – Да знала б я, что так будет, лучше бы, как все, к Вершинину пошла на поклон! Он всем в крае помогает. К нему с любой бедой идут. Что бы он, мне школу не отремонтировал? Поди, не стал бы из-за тебя злопамятничать.

– Из-за меня? – открыла я рот.

– Ты же его отшила.

Ну… Да. Наверное, так можно сказать. Но, боже, где я, а где он? Подумаешь, какая-то соплячка не оценила подката аж целого олигарха. А подкат был красив, да. Букет метровых роз, который весил как половина меня, мерседес с водителем, приглашение на ужин. Если учесть еще и то, что это именно благодаря спонсорской помощи Вершинина я начала танцевать сначала здесь, а потом и поступила в столицу, мой отказ выглядел вообще хуже некуда. Но это я теперь поняла, а тогда… Он подошел ко мне на гастролях в Японии. Все чинно-благородно, ничего лишнего. Настоящий, блин, джентльмен, престарелый только. Ну, сколько ему было? Лет тридцать пять – сорок? Ладно, дело вообще не в этом! А в том, что я почему-то жутко растерялась, увидев его в Японии, хотя сколько там до нее от нашего острова? В погожий день берег видно. В общем, он подошел, взрослый такой, лощеный, а я… Да дурой я была, что и говорить! Вершинин давно поменялся и внутри, и внешне, а я, запомнив его зэком с фиксой во рту и портками на пальцах, то есть совершенно недостойным такой цацы, как я, проблеяла что-то невнятное и упорхнула к своим. Балетные это все срисовали и начали меня пытать, что да как. Ну, я и выдала, смеясь, какую-то обидную ерунду, сейчас уже даже не вспомню, какую именно. А Вершинин ее, наверное, услышал. И дожидаться меня не стал, а потом исчез, я ни на одном своем спектакле его больше не видела. Хотя до этого он регулярно их посещал, да, и цветы слал с курьером. Как ему это удавалось, я совершенно не понимала, учитывая то, кем он был. А о том, зачем ему это было нужно, я вообще старалась не думать.