Девочка. Книга третья

— Знаю, — констатировал Барретт, и я в очередной раз отметила, что он не пытался вести со мной светские беседы, в коих он был мастер — в моем присутствии он был без маски, и для меня это было бесценно.

Сделав несколько глотков воды, то ли от жажды, то ли от волнения, я откровенно ответила:

— По ощущениям… ближе всего из художников для меня Густав Климт. Он невероятно талантливо переносил на полотно образ женщины, раскрывая ее женское начало.

— Что для тебя женское начало? — спросил он, и я опять почувствовала, что мы с ним сейчас говорим на совершенно серьезные темы, как два взрослых человека, без игривого налета светского флирта.

— Это некая ипостась… — остановилась я, подбирая слова, — которую раскрывает во мне мой мужчина.

Барретт спокойно смотрел на меня и держал паузу в ожидании продолжения.

Я опустила глаза и, пытаясь правильно сформулировать мысль, начала воссоздавать в памяти картины Климта, пролистывая их одну за другой. "Невинность", "Надежда", "Три возраста женщины", "Юдифь", фриз "Ожидание — Древо жизни — Свершение" — все эти и многие другие работы Климта находили отклик в моей женственности — первозданной, данной мне матерью природой, вложенной в мою суть и текущей по моим венам; женственности, которую разбудил во мне мой мужчина.

Я подняла взгляд на Барретта — он спокойно смотрел на меня и не торопил с ответом.

— Чувственность, нежность, ласка, сексуальность, желание, забота, преданность, ревность… — перечисляла я, не отводя взгляда.

Барретт открыл лэптоп и пробежался пальцами по клавиатуре, вводя имя художника.

Некоторое время он просматривал выданные поиском результаты, определенно, составляя собственное мнение о творчестве Климта и его видении женственности, и, отведя взгляд от монитора, спросил:

— Какая из них?

— "Поцелуй", — не задумываясь, ответила я — именно в этой картине я видела женскую и мужскую ипостась ярче всего.

Барретт едва заметно кивнул и закрыл ноутбук, так и не прокомментировав знаменитую картину, в которой мужчина, обнимая свою женщину, нависал над ее лицом и жадно целовал, обхватив ладонями ее щеку и затылок, а она, стоя на коленях и закрыв глаза, покорно и с наслаждением принимала поцелуй от своего мужчины.

Я сделала глоток минералки и, чувствуя интимность, волшебство в нашей с ним беседе, уже хотела спросить, как лично Он видит женское начало, но мой вопрос на полувдохе прервал зазвонивший на столе телефон, и я с грустью опустила глаза — момент был упущен.

Разговор, скорее всего с Чанвитом, шёл долго, а когда он закончился, Барретт вновь переключил внимание на лэптоп и спокойно сказал:

— Иди спать. Мне нужно поработать.

Я кивнула, понимая, что мой волшебный вечер закончен и, прежде чем уйти в спальню, подошла к Ричарду и поцеловала его в щеку, чувствуя губами наждак по клавишам рояля.

— Спасибо за вечер, — тихо прошептала я, но Барретт никак не отреагировал, давая понять, что мой лимит времени исчерпан — сейчас он полностью переключился на дела.

* * *

Проснулась я, как мне показалось, от какого-то шороха. Резко встав, я осмотрелась в полумраке спальни, но ничего подозрительного не нашла. Часы показывали половину третьего и я, посмотрев на пустующее место рядом в постели, грустно вздохнула — наверное отключился на диване с лэптопом в обнимку, надо его перевести и уложить в удобную кровать.

Накинув халат, я вышла в гостиную и посмотрела на слегка освещенную палубу. Как я и предполагала, Барретт сидел на диване, но не спал. Как когда-то в клубе, перед ним на пустом столе стоял хрустальный стакан с янтарным алкоголем, в его руке тлела тонкая сигара, а сам он, откинув голову на спинку дивана, релаксировал. Внезапно он пошевелился — зажав большим и указательным пальцем сигару, он сделал глубокую затяжку, но не выдохнул сразу, а наоборот надолго задержал дым в легких и через некоторое время выпустил дымное облако, не меняя положения головы.

Поколебавшись несколько секунд, я все же решила выйти к нему — если он не работал, а уже отдыхал, то я не должна была помешать.

Осторожно, будто боясь спугнуть, я пошла на цыпочках к дивану, обдумывая на ходу, как именно предложить ему свое общество, но Барретт, заметив мое присутствие, резко поднял голову и посмотрел на меня немного сонным взглядом.

— Что случилось? — спокойно спросил он.

— Ничего… просто не спится… могу я посидеть рядом? Я не буду мешать…

Я сделала еще один шаг вперед, но Барретт отрицательно покачал головой.

— Иди спать, — более настойчиво произнес он, давая понять, что возражения не принимаются.

Погода была теплой, дул легкий пассат, сигарный туман уходил в противоположную от меня сторону, но все же, как только дым дошел до моих ноздрей, я почувствовала сладковатый аромат.

— Это же… — и я не договорила, а Барретт поднял голову и посмотрел на меня ясным и трезвым взглядом.

— Откуда ты знаешь этот запах? — вкрадчиво спросил он, и я непроизвольно сделала шаг назад, почувствовав себя на допросе.

— На одной университетской вечеринке ребята курили, — ответила я, не понимая, почему он так отреагировал.

— А ты? — тихо спросил он, и так на меня посмотрел исподлобья, что по спине пошел озноб.

Я отрицательно покачала головой, а Барретт просканировал меня внимательным взглядом и, не найдя в моих глазах лжи, вновь откинул голову на спинку дивана.

— Иди спать, — тихо произнес он, закрывая глаза.

Но мне совсем не хотелось уходить — я была уверена, что сейчас он расслабился, как недавно на острове вдали от цивилизации, и я всем сердцем желала разделить этот момент с ним — ведь сегодня был последний день нашего с ним Рая. Я не требовала от него задушевных бесед и внимания, мне просто хотелось побыть рядом перед тем, как мы оба окунемся в сумасшедший ритм Сиэтла.

— Можно я побуду с тобой? — прошептала я, делая вновь шаг вперед. — Я не буду меша…

— Нечего тебе здесь делать, — жестко прервал он меня и полоснул острым взглядом, будто бритвой.

Я нахмурилась — мне вдруг стало до слез обидно. Я отчетливо чувствовала, что меня, как маленького ребенка, отправили в детскую, выставив за дверь из комнаты, где веселятся взрослые. Уверена, будь рядом сейчас сестры Романофф или Марта, он бы не развернул их спать, а скорее наоборот, пригласил бы поучаствовать в своем приватном вечере. Я же, по его мнению, не доросла до взрослых вечеринок, хотя сегодня за ужином мы с ним вели совершенно серьезный разговор.

И меня накрыло. Накрыло с головой. Эмоции вперемешку с природным упрямством взяли вверх, и я сжала кулаки. В голове пулей пронеслась идефикс, и теперь ее уже нельзя было вытравить ничем, как когда-то мысль научиться стрелять. Я твердо решила, что хочу воплотить свою идею в жизнь и принять участие в этой запрещенной для меня вечеринке, чего бы мне это не стоило и какое бы наказание не последовало за ней. Но для осуществлении плана нужно было набраться храбрости, и ее мог обеспечить мой Черный Лебедь.