Девочки-лунатики

— Понятно, — беспомощно ответила Олеся.

— Ну, всего хорошего, и приятных вам выходных.

Хохотнув напоследок, голос отключился. Олеся равнодушно сунула телефон в сумку и, ссутулившись, как старуха, побрела в ресторан, уселась за столик и подозвала официанта. Пока ее заказ готовили, Олеся бездумно смотрела в окно.

Есть совершенно не хотелось. И зачем она столько заказала? От нервов, наверное. За соседним столиком сидел пузатый крепыш лет пятидесяти, косился на нее, а потом даже стал подмигивать. Олеся отвернулась. Какое ей дело до всяких пузанов?

Официант бесшумно возник перед ней, водрузив ведерко, из которого торчала бутылка шампанского.

— Я не заказывала, — тихо сказала Олеся.

— Это вам вон просили передать с того столика, — сообщил официант, склонившись в полупоклоне. Олеся скосила глаза. Пузан выпятил вперед губы, причмокнул и поднял бокал вверх — приветствовал. Олеся закатила глаза. Дождавшись, когда официант отойдет подальше, пузан встал из-за стола и небрежно подкатился поближе, выпятив живот.

— Приве-е-ет, — оскалился он. — А я тебя сразу узнал. Ты же эта… как ее… Олеся, да? Можно мне присесть?

— Нельзя, — отрезала она. Толстяк ухмыльнулся, отодвинул стул и уселся напротив.

— А чего сердитая такая? Такая прелесть по определению не может быть сердитой.

— Прелесть может быть какой угодно, — фыркнула Олеся, но все-таки, оценив его костюм и сверкающий бриллиант на пальце, позволила чуть улыбнуться краешком губ. Толстяк сразу почувствовал перемену в ее настроении и, откинувшись на спинку стула, довольно улыбнулся.

— Ну, красота, к сожалению, не вечна. Ты же не будешь со мной спорить? Пока ты молода и, не побоюсь этого слова, прекрасна, но это, увы, не навсегда. И что это значит? Надо брать от жизни все. Меня, кстати Андреем зовут. Свиридов Андрей Борисович, не слыхала?

— Нет.

— Ну как же? Сильвер Хорс Холдинг. Вспомнила?

Олеся улыбнулась и пожала плечами. Название не мелькало даже на подкорке сознания, но бриллиант на пальце впечатлял, черт побери!

— Честно говоря, нет. Простите.

— Ну и ладно, — отмахнулся Свиридов. — Собственно, я просто представиться, так сказать, для удобства и коммуникабельности. Давай дерябнем, Олесечка, за знакомство. Кстати, что наша прелесть делает сегодня вечером?

Олеся откинула голову назад и рассмеялась тщательно отрепетированным смехом, украденным у голливудской дивы Мишель Пфайфер. У той ловко получалось откидывать назад волосы и смеяться с невероятной искренностью. Свиридову это явно понравилось, и он расплылся в благодушной улыбке.

— Ой, да у меня вообще нет никаких планов. Я так устала от шоу, что, наверное, буду отсыпаться. Честно говоря, у меня не было сил даже куда-то поехать ужинать, потому я сижу тут… Можно, конечно, было бы поехать в клуб или закатиться на вечеринку, но я, честное слово, тут как Золушка на балу, инкогнито…

На последнем слове Олеся запнулась и обругала себя, что еле выговорила это мудреное «инкогнито», но Свиридов, кажется, ничего не заметил. Вместо этого он накрыл ее руку своей, и вкрадчиво, как сытый кот, произнес:

— Может, тогда мы придумаем что-то поинтереснее, чем пошлая вечеринка?

Она дернула брови вверх, изобразив интерес.

— Например?

Свиридов ухмыльнулся, а потом начал ритмично оттопыривать языком щеку изнутри, одновременно поглаживая Олесину руку своей горяченной ручищей, увенчанной сверкающим бриллиантом.

— Вы что? Вы с ума сошли, да?

Она вспыхнула и выдернула руку, шипя рассерженной кошкой. Свиридов, не прекращая улыбаться, лениво сказал:

— А что? Никогда не трахал порнозвезд. По-моему, это прикольно. Видел я тебя в деле — очень даже впечатляет, особенно тот фильмец, где ты типа кукла, я бы тоже так хотел.

— Могу адресок подсказать, — зло сказала она. — Нарядят в рюшечки и трахнут. Всего вам наилучшего, дорогуша.

— Да ты не кочевряжься! — поморщился он. — Я — дядька щедрый, не обижу. Ты главное, Андрюше угоди, а уж Андрюша тебе хорошо сделает… Уж тебе понравится, ой как понравится…

С этими словами Свиридов погладил себя рукой по внушительному пузу. Глаза его подернулись масляной пленкой.

Ей даже показалось, что изо рта вот-вот побежит слюна. Скривившись от отвращения, Олеся встала.

— А не пойти бы тебе, дядя, на хрен, а?

Свиридов вздохнул и полез в карман. Вынув толстый бумажник, он извлек из него пачку стодолларовых купюр и жестом опытного каталы, раскинул их по столу неровным веером.

— Ну, и чего мы ломаемся? — с брезгливой гримасой спросил он. — Я же сказал, что не обижу.

Вспыхнув, она ринулась к выходу. Официант бросился было ей наперерез, но Свиридов махнул ему рукой и тот успокоился. Красная от ярости Олеся вылетела в вестибюль и бегом бросилась к лифтам.

Кабинка захлопнула двери прямо у нее перед носом и умчалась вверх. Олеся нетерпеливо давила на кнопку, сжимала губы, стараясь не расплакаться. Москва вдруг стала настоящим врагом, гончей, загнавшей в глубокую нору и уже прорывавшуюся следом, оскалив клыки. Олеся почувствовала, что задыхается в этой враждебной обстановке, в полном одиночестве, без поддержки, друзей, денег и какого-то смысла. Навалившаяся тоска и отчаяние буквально пригнули ее к земле, и чтобы вырваться из этого липкого, глухого помешательства, Олеся схватила телефон и нажала на кнопку вызова.

Гудок. Гудок. Гудок.

— Алло?

Голос звучал так привычно, так знакомо, и немного тревожно, что она не сразу смогла ответить, сглатывая подступивший к горлу комок.

— Алло? Кто это? Вас не слышно…

— Мама, это я, — тихо сказала Олеся.

Мать, видимо, потеряла дар речи, а потом неуверенно произнесла:

— Олеся? Доча?

— Мама…

Она хотела сказать что-то еще, но рыдания подкатили к горлу, и Олеся, задохнувшись, замолчала. Сновавшие мимо люди не обращали на нее никакого внимания, но она, все же, отошла от лифтов подальше, укрывшись за искусственной пальмой с бодрой пластиковой зеленью.

— Олеся, господи, ты где?

— Я в Москве, мама. Я все еще в этой проклятой Москве… Мама…

— Что, Олеся, что?

— Мама, простите меня.

Она зажмурилась, приготовившись к гневной отповеди, представив что-то в духе: «Я же тебе говорила!», но мать, неожиданно мягко сказала.

— Олеся, возвращайся домой.

— Мамочка, я приеду. Я… прямо сейчас… или завтра, самолетом, поездом, как угодно, но я приеду. Я не могу, не хочу тут одна, совсем одна… Мама, простите меня, я не смогла…