Девушка без прошлого. История украденного детства
Шрифт:
— Хорошая девочка, — кивает он и уходит.
Глава 25
Вирджиния, 13 лет
В сгустившихся сумерках листья кажутся тенями, дрожащими на холодном ветру, пока свет наших фар не раскрашивает их в яркие цвета: желтые, алые, багряные.
— Будешь делать коллаж? — спрашиваю я и включаю обогреватель «линкольна».
Мы с мамой возвращаемся из балетного класса. Она может взять кучу листьев и превратить их в произведение искусства,
Мама смотрит на трепещущие от предчувствия скорых холодов листья и кивает:
— Если ты поможешь мне их собрать.
— Договорились.
— Как тебе занятия?
Это непрофессиональный балетный кружок, часть ее десятилетнего плана по социализации Бхаджан.
— Отлично, — невозмутимо отвечаю я. — С каждым разом я все лучше интегрируюсь в общество.
— Бхаджан! Дело не в коммуникационных навыках…
— Да ладно. — Я смеюсь.
— Брось! — Она машет рукой. — Это было тогда, когда ты проводила время только со взрослыми.
— Помнишь, я попросила тебя отвести меня на площадку к детям и представилась там официально, как на конференции ООН?
Мама чуть наклоняет голову, как будто видит маленькую меня в темноте за стеклом: я растрепана и очень осторожно выглядываю из-за ее спины.
Мы едем молча, фары иногда выхватывают что-то из темноты, и тут звонит телефон. По жесту, которым мама берет трубку, я понимаю, что это мой отец.
— У нас все есть для завтрака, — отвечает она.
Он нетерпеливо повышает голос.
— Ладно, хорошо, заедем. — Она протягивает телефон мне. — Нам придется вернуться в «Хоул фудс» и купить ему хлопья.
Тридцать минут спустя, купив хлопья из десяти злаков и еще целую кучу еды, которая нам не нужна, мы снова едем домой. По пути я успеваю сгрызть пакет хлебных палочек с розмарином. Чем дальше мы от города, тем пустыннее дорога. Наконец наша машина остается единственной. Я откидываюсь назад и закрываю глаза. Мне тепло, а знакомые изгибы лесной дороги убаюкивают. Из приятной дремоты меня вырывает резкий поворот к нашему дому.
Наружное освещение не горит, и все окна черны. Мы ощупью пробираемся к двери. У меня на плече висит спортивная сумка, мама тащит экомешок из супермаркета.
— Если Кьяра выключила фонари, потому что она уже дома, а на нас ей наплевать, я ей все выскажу. — Я ударяюсь ногой о ступеньку.
— Милая, просто электричество отключили.
Я скребу дверь ключом в поисках замочной скважины, наконец мы входим, и я кидаю сумку на пол. Свет внезапно включается, и я щурюсь, ничего не понимая.
Кьяра стоит в дверях кухни, держа руку на выключателе, и смотрит на меня. Что она здесь делает? Ей нельзя находиться в этой части дома.
— Бхаджан, немедленно наверх!
Я наконец просыпаюсь. Кьяра так со мной никогда не разговаривает. У нее за спиной в полутемной кухне я замечаю папу.
Лицо у Кьяры белое и напряженное. Она кидает взгляд в сторону подвала — мне дверь не видна — и выходит в холл. Папино лицо кажется каменным. Движения у обоих резкие и дерганые.
Я теряюсь. Нас обнаружили? Бежать за рюкзаком?
— Иди к себе. — Папа подходит
ко мне. Он спокоен и собран.Я смотрю ему за спину и не двигаюсь с места. Он хватает меня за руку стальными пальцами и швыряет на лестницу. Я пытаюсь удержаться на ногах, но тяжело падаю на ступеньки, и инстинкт самосохранения берет верх. Через мгновение я оказываюсь в своей комнате, захлопываю дверь, тяжело дыша. Накрываю ладонью свой бицепс, все еще чувствуя жар и силу папиной руки. Снизу я слышу приглушенные голоса и не рискую включать свет. Я не представляю, что происходит.
Крик. Животный, дикий, отчаянный. Когда я узнаю голос своей матери, у меня замирает сердце. Она кричит снова, ее гнев и боль вонзаются в меня, как ножи. Я выбегаю из комнаты. Мама сидит на деревянном полу и выглядит так, будто только что увидела ад. Рот ее раскрыт, она тяжело дышит, но больше не издает не звука. Папа присел рядом, пытаясь успокоить ее.
Я моргаю. Они внизу, там, где все залито светом. Они смотрят на меня. Кьяра переглядывается с папой и поднимается по лестнице. Ее маленькие, глубоко посаженные глазки сверкают на меня из тени. На мгновение мы будто снова вернулись в Индию, снова стали детьми. Я сижу на подоконнике и любуюсь яркими тюрбанами внизу, а Кьяра дразнит Фрэнка, заставляя его забыть осторожность, потерять контроль. Когда он, замахнувшись, кидается вперед, она ловко уворачивается. Мне нельзя совершить такую же ошибку.
Я убегаю. Непослушными руками с трудом закрываю дверь спальни, а потом падаю на пол.
— Бхаджан… просыпайся.
Я всплываю на поверхность. Руки и ноги как будто чугунные. Папа встревоженно смотрит на меня:
— Уже два часа дня.
Сев в кровати, я вижу себя в зеркале. Кто-то одел меня в пижаму и расчесал волосы… Кажется, это была я сама. Воспоминание больше похоже на сон — я отчаянно отмывалась перед рассветом, пока вся кожа не покраснела.
— Кьяра уже позвонила и отменила твою тренировку. Ты так крепко спала…
— Где мама?
— Отдыхает. Сделаю тебе завтрак, — говорит он, стоя в дверях.
Я заглядываю в мамину комнату. Мама лежит, накрытая одеялом. Ее грудь вздымается и опадает, и это очень красиво. Собрав одежду, я иду вниз, кидаю всё в стирку, добавляю побольше порошка и сажусь за кухонную стойку. Сцепляю руки и смотрю, как папа насыпает в мою миску хлопья из десяти злаков.
На соревнованиях по гимнастике, в феврале, когда мне было тринадцать, я видела Фрэнка в последний раз.
Этот мир не для меня.
Я стою посреди спортивного зала, измученная и обессилевшая, и чувствую оцепенение. Глядя в пустое пространство перед собой, готовясь побежать и взлететь, я вдруг понимаю, что не могу этого сделать. Просто не могу. Решения, которые меняют жизнь, приходят неизвестно откуда, их принимают с помощью инстинктов без участия логики. Я не рождена для этого. Не знаю, для чего я рождена, — но на одно мгновение мне становится все равно, и это мгновение берет верх.