Девушка без прошлого. История украденного детства

— Вегетарианская пицца? — спрашивает папа, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Черт! Да. — Я потираю закостеневшую шею и протягиваю ему письмо.

Он разглядывает его под ослепительным светом «Кинко», а потом мы выходим навстречу вечеру. Парковка почти опустела. Сумерки только-только начинают сгущаться. Мы держимся за руки и шагаем в ногу.

— Принцесса, ты способна с помощью канцелярского ножа и капли замазки посрамить большинство изготовителей подделок.

Глава 20

Вирджиния, 12 лет

В предрассветный час, когда ночь закончилась, а день еще не начался, я лежу и смотрю, как на моем потолке мерцают звездочки. Пожалуй, это самое мирное время. Но мой мозг, как всегда, все портит, лихорадочно перебирая список дел. Я тихонько вою и скатываюсь с кровати, прикидывая, что можно передать на аутсорсинг.

Недавно Кьяра стала моим секретарем на полставки. Я не припомню, чтобы это как-то обсуждалось, — скорее всего, этот вариант оказался самым логичным. В конце концов, мой день начинается на рассвете и заканчивается, когда я еле живая возвращаюсь после тренировки, занимающей весь вечер. Кьяра же, пока не началась президентская кампания, только помогает в школе несколько часов. По беспощадным меркам моей семьи я гораздо более продуктивна.

Открыв дверь, я вижу Кьяру, которая сонно бредет в ванную. Почему она так жутко одевается? У нее даже пижамы уродливые!

— Привет! — Я выглядываю из комнаты. — Сделаешь домашку по естествознанию? А я эссе по английскому напишу.

Она неохотно кивает.

На втором этаже после отъезда Фрэнка стало очень пусто. Я смотрю на запертую на замок дверь. Он только мне сказал, где спрятал ключ, и когда я чувствую себя особенно одиноко, тихонько проскальзываю к нему и сижу на ковре, как во время наших разговоров. Это нелогично, но, несмотря на все произошедшее, он все еще мой самый близкий человек. Его комната — мое секретное место, где я могу поразмышлять.

Я оставляю домашнее задание у двери Кьяры. Иногда мне ее бывает жалко, особенно сейчас, когда папа решил больше не допускать их с Фрэнком в гостиную и кухню. Он теперь спит в гостиной на диване, а не наверху с мамой, и поэтому первый этаж стал его царством. И он не позволяет неврозам и негативному мышлению загрязнять свою атмосферу. Мама носит еду Кьяре наверх.

Я пытаюсь вести себя с ней получше, правда, это очень непросто. Иногда по утрам мы выходим на короткую пробежку в лес: она должна худеть, а я — развивать выносливость. Кьяра бежит впереди, а я трушу сзади, глядя на ее рюкзачок. Сердце бьется быстро, и тепло приятно разливается по телу. Она всегда задает хороший темп. Как ни странно, несмотря на постоянные тренировки, я очень быстро выдыхаюсь. А брат с сестрой прекрасно бегают на длинные дистанции.

Сегодня Кьяра останавливается на маленькой полянке, где мы часто пьем воду, и лезет в рюкзак. Она что-то говорит, но я не слышу, потому что пытаюсь отдышаться и смотрю на листья, отяжелевшие от росы. Я протягиваю руку за бутылкой с водой.

Выстрел заставляет меня застыть с вытянутой рукой. Обернувшись, я вижу Кьяру. Она стоит, расставив ноги, и целится из пистолета в дерево.

— Какого черта! — ору я.

Она выглядит удивленной и невинной:

— Я же сказала тебе заткнуть уши. Ты что, не слышала? Ты испугалась?

— Откуда у тебя пистолет?

— Папочка купил, — говорит она странным детским голоском, как всегда бывает, когда речь заходит об отце. — Когда начнется избирательная кампания, мне придется одной ходить по городу, должна же я себя защитить! Стой там, Бхаджан.

Она целится в другую сторону и снова стреляет. Кора на дереве словно взрывается, резкий незнакомый запах пороха наполняет ноздри.

Кьяра с довольным видом разглядывает свою мишень и коротко, отрывисто смеется.

Все мое сочувствие к ней сразу исчезает. Так всегда и происходит: как только я пытаюсь думать о сестре хорошо, она делает что-то отталкивающее.

— Побежали, — говорю я и срываюсь с места.

Мне хочется оказаться подальше от этого странного смеха. Подальше от всего, чего я не понимаю.

Очередная новая машина, сливочно-белый «линкольн», приобретенный, разумеется, за наличные, мчит, урча, по пустой дороге. Каждое утро по будням папа тридцать пять минут едет от нашего отдаленного района до ближайшей остановки школьного автобуса. Сев в желтую развалюху, мы с Кьярой еще больше часа добираемся до школы.

— Как идет исследование? — бросает папа Кьяре через плечо.

— Очень хорошо, папочка, — быстро отвечает сестра, и я сразу понимаю, что она врет.

Он медлит. В зеркале заднего вида видно, какие строгие у него глаза.

— Ты нашла лучший вариант?

— Мне нужно еще поискать, но уже есть несколько похожих имен.

Я знаю Кьяру и ее манеру формулировать так, что выдает ее с головой. Скорее всего, она не занимается исследованием, а ходит есть запретную еду. Я стараюсь не показывать виду. Обычно мне нет до нее дела, но сейчас ей поручено действительно важное задание: она должна изучить архивы еврейских семей в округе Колумбия и найти имена, похожие на наши нынешние.

Многие иммигранты начинают писать свою фамилию по-другому, чтобы в новой жизни ее было легче произносить, и это здорово нам поможет при подделке генеалогического древа. Ее задача — найти фамилию, похожую на ту, что красуется в наших фальшивых паспортах. Лучше всего, чтобы никого не осталось в живых, чтобы никто не смог нас найти и заявить, что мы никакие не родственники.

Папа твердо решил легитимизировать нашу новую легенду, и мне нравится идея наконец пустить корни и держаться одного имени. Но в то же время мне грустно оттого, что красота и истина перестали быть нашей религией. Их место занял бизнес. Мы меняли веру так же часто, как имена, и я уже ничто не воспринимаю всерьез.

Приближается большая парковка, где останавливается школьный автобус. Папа заканчивает допрос и сосредотачивается на дороге. Еще очень рано, и машин, кроме нашей, нет. В сероватых сумерках мы молча ждем автобус.

И вдруг папа разворачивается и точным движением втыкает ручку в бедро Кьяры. Она орет от боли и неожиданности. Его кулак мелькает раз, другой, третий, вбивая ручку в ногу сквозь длинную юбку.

— Никогда. Не смей. Мне. Врать.

Глаза у него ледяные, лицо красное. Он снова заносит руку.

Машинально я накрываю ее ногу ладонью и слышу собственный голос:

— Не надо!

Он спокойно поворачивается ко мне. Ручка оказывается над моим правым коленом:

— Тоже хочешь?

Я мотаю головой, лишившись дара речи.

— У нее важное задание. Вместо этого она подвергает всех нас опасности. Не лезь, Бхаджан.

Ручка все еще в нескольких дюймах от моей ноги. Я смотрю на его руку, на редкие светлые волоски на побелевших костяшках.

— Выметайтесь из машины, обе!