Девушка и Ворон
Шрифт:
— Зима с весной все тягаются, мало им было марта… — задумчиво проговорила Лиза, не отрывая взгляда от окна.
— Завтра все одно весна свое возьмет, — ответила Тая. — Тепло будет.
— Откуда знаешь?
— Знаю, барышня.
— Ох, много ты знаешь, Таисья, как я погляжу.
Лиза вздохнула как человек, которому приходится отрываться от мечтаний ради необходимого насущного.
— Что вздыхаете, Лизавета Алексеевна? — с улыбкой спросила Тая. — Или не рады предстоящему балу?
— Ой не рада. И ладно бы один из наших вечеров, когда друзья, когда
Тая едва не прыснула со смеху.
— Ой, чудная вы, Лизавета Алексеевна. Уж простите за такие слова. Другие барышни вам обзавидовались, небось.
— Чему завидовать?
— Да как же… Богаты, родовиты… к самой графине Загорской вон приглашены. А потом вы такая хорошенькая, Лизавета Алексеевна.
— Да где ж хорошенькая? Нос курносый, рот как рот… никаких там тебе жемчугов с кораллами… и щеки розами не цветут.
— У вас глаза красивые…
— Что ж, о глазах не мне судить. — Лиза смерила горничную оценивающим взглядом. — А вот ты, Таичка, и правда красавица!
— Скажете тоже.
— Красавица как есть. Вон какая статная, косы черные, бела как барышня, а черты… словно камея резная. А знаешь-ка что… попрошу я папеньку, чтобы нанял художника твой портрет написать! Вот как есть, в сарафане синем. И выйдет загляденье, я уверена.
— Все бы вам что-то придумывать, барышня.
— Эх, умела б я рисовать… да хоть что-нибудь бы уметь! По балам ходить много ума не надо. Мне скучно, Тая.
— Замуж выйдете — веселее станет.
Лиза фыркнула, крепче прижимая к себе шкатулку.
— Скажи еще — хозяйством займусь. Варенья, соленья, соседи на чаек… тьфу ты… даже слышать не хочу. Я тут читала святцы, про старинную жизнь, про княгинь. Как они храмы строили, и правили, и книги переписывали, набираясь мудрости и учености… эх. Вот так можно жить. А замуж… Мне б такого мужа, Таичка, чтобы с ним и правда было весело. Да где ж такого взять-то? Ладно, пустое… Свечу подай.
Девушка наконец-то открыла шкатулку, старинную, украшенную смарагдами и позолотой, и Тая осветила ее содержимое дрожащим сиянием свечи. Некоторое время Лиза задумчиво перебирала драгоценности.
— Вот он… — вытащила она большой малахитовый перстень. Ее ясные серые глаза затуманились. — Странный… красоты неописуемой — смотри, жилки в узор складываются, словно цветок в камне расцвел. Как живой. А все ж таки странный.
— Наследство славное… Бабушка ваша, да и матушка ее, ой непростыми были, — задумчиво проговорила Тая.
— Отчего же?
— Да так, — уклончиво ответила горничная. — Старухи, совсем древние, в Яблоньках много чего болтали.
— О бабушке Варваре Дмитриевне?
— О ней. Что была она… ну вроде как ведьма.
— Да вранье все. То есть, — благовоспитанно поправила себя Лиза, — неправда это. Но перстень-то как хорош!.. К нему и серьги здесь имеются. Надену на бал к Загорской, хоть какая-то приятность…
Она вновь посмотрела в окно.
— Что
высматриваете в этакую-то ночь, Лизавета Алексеевна?Лиза озорно улыбнулась.
— Может, диво какое? Таких ночей в году ведь четыре?
— Да, по одной на каждый из месяцев, в котором тридцать дней.
— Вот говорю — ты все знаешь. А знаешь ли о том, что, хотя доброе волшебство и скрывается от всех, из Небесного града спускаются на землю черная птица Сирин и белая птица Алконост, чтобы защитить людей от зла? Сирин плачет о грехах человеческих, а Алконост радуется, что прощает нас Бог. И тем, кто их видел, никакая нечисть уже не страшна.
— И вы, стало быть, барышня, в окно пытаетесь разглядеть посланцев небесных?
— Да я б и сама к ним полетела! Дал бы Бог крылья… Только они скорее к нам в Яблоньки прилетят, а не в Москву. Говорят, чудо-птицы обычные яблоки в целебные превращают!
— Так уж прям и в Яблоньки… Экая вы барышня выдумщица. Яблоневых-то садов сколько повсюду… так неужто их название деревни приманит?
— Нет, — Лиза вдруг погрустнела. — Ни в Яблоньки, никуда… Только вороны летают.
— Вороны? — Тая удивленно приподняла черную с изгибом бровь. Лиза не льстила — горничная и вправду была куда красивее ее самой.
— Да… Или один какой-то тут повадился. Все туда-сюда летает, даже на окно садился, в комнату заглядывал.
— Не к добру это, — нахмурилась Таисья.
— Да что такое? — грусть как рукой сняло, Лиза — олицетворенное непостоянство — смеялась опять. — Ты боишься, что ли? Думаешь, несчастье принесет? Вот уж чему не верю. Птица как птица… а, поняла! Опасаешься — а вдруг это сам Ворон Воронович, ветров внук, что девиц похищает? Ох нет, это все древние истории, и в Москве он тоже не появится.
— Ой, не скажите.
— Таичка… — пригляделась Лиза к Таисье. — Что-то мне кажется, ты больше знаешь, чем говоришь. Я права?
— Да ничего я такого не знаю, барышня. То же, что и все. Просто побереглась бы я на вашем месте, всякое же бывает. И спать ложились бы. Хотите или нет, а к балу-то вам готовиться.
— Ох уж этот бал… Но твоя правда.
Лиза неохотно соскользнула с подоконника…
Таисья помогла барышне переодеться и оставила ее помолиться перед сном. Сама тихо спустилась по лестнице на первый этаж, прошла к себе, приоткрыла окно… И, обернувшись пушистой серой кошкой, скользнула в ночную мглу…
Глава 3. Ночной извозчик
— Что же, Алексей Никитич… — заговорил Миша, когда они в крытом экипаже неспешно продвигались по ночной Москве к ее восточной окраине, где жил Измайлов с дочерью. — Раз уж так сложилось, стало быть, могу я с вами поговорить начистоту?
Измайлов улыбнулся в темноте.
— Отчего же нет. Со мной, Миша, ты всегда можешь быть откровенен.
— Да… отец покойный уважал вас, а матушка…
— Что же?
— Она всегда говорила, что чудесно было бы породниться Сокольским с Измайловыми. Если я… если Воронов вдруг не убьет меня на дуэли… могу я просить у вас руки Елизаветы Алексеевны?