Девушка из бара
Шрифт:
Недавний конфликт между губернатором Хыу и Объединенным студенческим советом вывел чиновника из душевного равновесия. Но он никак не ожидал, что сам глава государства окажется в столь же унизительном положении. Когда губернатору в свою очередь пришлось взять ручку, чтобы поставить подпись, он почувствовал, что рука у него вспотела. Хыу подписал приказ начальнику управления безопасности освободить арестованных студентов и студенток.
Нгуен Кхань пристально посмотрел на Хыу. Он был сыт по горло этой поездкой в Хюэ! Опять эти демонстрации, опять эти наглые требования: «покончить с предателями, казнить злодеев, на чьей совести кровь жителей Хюэ», и так далее. Все в один голос требовали суда над семьей Дьема [9] и его приближенными. Студенты настояли, чтобы Кхань подошел к громкоговорителю, установленному
9
Имеется в виду марионеточный президент Нго Динь Дьем.
— Какой же я диктатор, я сам сверг диктатора.
Он хотел сказать что-то еще, но тысячи людей буквально зажали его в тиски, снова завязалась схватка с полицией, опять пошли в ход деревянные сабо, сандалии, корзинки, замелькали полицейские дубинки… Нет, этого он не забудет, он им еще припомнит…
Но сейчас необходимо взять себя в руки… Кхань подавил душивший его гнев и постарался придать лицу спокойное выражение, хотя внутри все кипело, и казалось, почва уходит у него из-под ног.
В просторной резиденции губернатора ему стало душно, как в застенке, он был словно в горячечном бреду, ему было нестерпимо жарко…
— Дорогие соотечественники, дорогие студенты, студентки, учащиеся! Что касается второго пункта ваших требований, — Кхань намеренно не упомянул, что речь идет об отмене закона Вунгтау, — по возвращении в Сайгон мы с моими помощниками немедленно начнем кампанию за скорейшее удовлетворение ваших требований!
Из толпы донеслись крики:
— Выражайтесь яснее, да говорите погромче, чтобы вас все слышали!
— Повторите еще раз!
— Смотрите, не забывайте своих обещаний!
И снова Кханю показалось, что почва ускользает из-под ног и все вокруг погружается во мрак. Он крепко вцепился в край стоявшего перед ним стола и через силу сказал:
— От имени… властей и от себя лично я торжественно обещаю по возвращении в Сайгон приложить усилия для отмены закона Вунгтау.
Кхань почувствовал, что от этих слов у него задеревенел язык, и ему стало совсем невмоготу. Но он снова постарался взять себя в руки.
Тем временем представителей студентов освободили из-под ареста. Их встретили ликующие приветственные крики, радостный блеск глаз, горячие рукопожатия.
Толпа расступилась, пропуская Кханя, который направлялся к машине, окруженный плотной стеной жандармов и полицейских. Машина дала полный газ и умчалась. Кхань еще не совсем пришел в себя, все происшедшее казалось ему кошмарным сном. Где грань между воображаемым и реальным? Рядом с машиной Кханя мчались два полицейских мотоцикла. Глядя на них, Кхань вдруг вспомнил, что уезжает из Хюэ, так и не дав четких указаний губернатору, на которого он мог положиться больше, чем на кого бы то ни было.
Стояла нестерпимая полуденная жара. Машина с открытым верхом не спасала от палящих солнечных лучей. По обеим сторонам дороги то и дело попадались группы людей. Среди них были и пожилые люди, и молодежь, мужчины, женщины. И все они показывали на машину. Кхань сообразил, что, видимо, эти люди недавно составляли часть огромной толпы, с которой ему пришлось иметь дело, это они только что дали ему бой и препроводили под конвоем от здания палаты депутатов до резиденции губернатора, как какого-нибудь отъявленного преступника… Он уже больше ничего не видел и не слышал, перед глазами замелькали искры, словно его атаковали полчища светлячков.
Глава V
Винь Ко встретил утро в Дананге, в городе, где он не был около года и где жизнь изменилась до неузнаваемости. Ему казалось, будто город теперь чем-то напоминает состарившуюся продажную девку, которая обрядилась в новую одежду. Потное лицо, затрудненное дыхание, осипший, словно спросонок, голос, хриплый смех, размазанные румяна… Винь Ко и Кхиет никак не могли осознать случившегося и принять его. Оба они сразу почувствовали себя опустошенными, оба словно лишились дара речи, им уже не хотелось излить друг другу душу, как это бывало в прежние годы. Не сговариваясь, они присели на каменную скамью во дворе госпиталя, рассеянно глядя на густые кроны деревьев по бокам аллеи, пунцовые розы, словно кичащиеся друг перед другом красотой своего бархатного наряда. Они крепко подружились еще в школе второй ступени — именно в те годы Винь Ко и Кхиет по-настоящему привязались друг к другу.
«…У меня было совсем иное представление о собственном назначении
в жизни. Постарайся понять, Кхиет. Рано или поздно ты все поймешь. Когда тебе стукнет двадцать пять, ты начнешь смотреть и на самого себя по-другому, тебе захочется новой, настоящей жизни, тебе захочется, чтобы слова «свобода», «независимость» были не пустым звуком, а обрели ощутимую реальность…»«На что тогда намекал Винь Ко?» — думал Кхиет. С некоторых пор ему стало казаться, будто друг что-то скрывает…
В автобус врывался горячий воздух. Многолюдный, шумный город словно отступил куда-то за стеклом автобусных окон. «Стало быть, Винь Ко, пройдя сквозь огонь войны, переживая бурю в своей собственной душе, нашел какое-то единственно правильное решение», — думал Кхиет. Он вспомнил, какой взгляд был тогда у Винь Ко. Уверенный и твердый, как никогда. Мимо проезжали рикши с редкими пассажирами, у рикш были темные обветренные лица, по которым струился пот. Он почувствовал запах пудры, румян, терпкий аромат духов смешался с запахом бензина, затем пахнуло смрадом мусорных куч, над которыми гудели полчища жирных мух — их вспугнули ребятишки, повздорившие из-за конфетных коробок.
«Винь Ко очень возмужал, обрел какую-то особую значительность и мудрость, несомненно, он пришел к какому-то выводу, принял твердое, жизненно важное решение. Вовсе не случайно он сам себе нанес это ранение…»
Кхиет вспомнил слова друга: «У меня было совсем иное представление о собственном назначении в жизни… В двадцать пять лет… слова «свобода» и «независимость» должны обрести ощутимую реальность…»
Кхиет чуть было не повторил эти слова вслух. Он потрогал край открытого окна и выглянул наружу. Город остался позади, теперь за окном были горы и море. На далеком горизонте сгустились темные тучи. Кхиета больно резанула мысль: «Так хорошо понимать друг друга и все-таки не доверять друг другу до конца! Какая бессмыслица!» Кхиет устроился поудобнее на своем сиденье. Он старался подавить раздражение против друга: разве он может упрекнуть Винь Ко в чем-либо? Это он, Кхиет, запутался в своих умозаключениях и оторвался от реальной действительности. Ведь Винь Ко откровенно рассказал ему, при каких обстоятельствах был ранен. Так за что же он сердится на него? Разве любой из нас не имеет права на переоценку ценностей? Особенно такой человек, как Винь Ко. Человек, отличающийся твердой волей и самостоятельностью мышления.
Темное море придвинулось совсем близко, на северо-западе громоздились горы. Ветви деревьев переплелись друг с другом, как прожилки на мраморе. Все кругом приобрело расплывчатые неясные очертания.
Кхиет подумал о своем дяде, который жил в Дананге, днем он работал электриком, а на ночь нанимался портовым грузчиком, чтобы хоть немного подработать. Кхиет вспомнил, как дядя и его жена с горькой усмешкой успокаивали его: «Не переживай из-за нас! Не мы одни так! Очень многие служащие днем работают в своих конторах, а ночью становятся рикшами. Так что о таких, как твой дядя, и говорить не приходится. Без дополнительного приработка в наше время не проживешь!»
На трудовой люд Дананга словно обрушилась свирепая буря. Никто не мог устроить свою жизнь так, как ему хотелось. На том месте, где еще вчера стояла лавчонка с прохладительными напитками, в которой хозяйничала молодая девушка или старушка, сегодня высились горы бочек и ящиков, набитых всякой всячиной, привезенной из заморских стран. Там, где вчера прогуливались влюбленные молодые пары, сегодня вдруг появлялись заграждения из колючей проволоки — еще одна запретная зона. Жизненное пространство в городе с каждым днем сужалось, зато на улицах все чаще мелькали мундиры жандармов и полицейских. С неприступными, каменными лицами они прохаживались вдоль набережной, готовые в любую минуту поднести к губам свисток или выхватить из кобуры револьвер. Часть из них получили подготовку в Америке, часть во Вьетнаме. То и дело проводились кампании: местных жителей выселяли из домов, отбирали у них землю, на предприятиях шли массовые увольнения рабочих. Одновременно велось строительство каких-то новых объектов. В порт постоянно прибывали корабли с военными грузами. Стоило только разнестись слуху о том, что тот или иной американский объект нуждается в рабочей силе, как у его ворот тут же собиралась толпа. Вначале появлялись лица, печатавшие на машинке заявления о приеме на работу, затем те, кто нуждался в их услугах. Иногда и тех и других было одинаковое количество, иногда преобладала вторая категория. Подашь заявление на полминуты позже другого — не попадешь в список принятых на работу. Дядя Кхиета как-то сказал: «Голод задушит нас всех, если мы не подавим в себе самолюбия, вернее говоря, чувства национального достоинства».