Девушка из бара
Шрифт:
— Нет, вовсе нет, — пробормотал Кхиет, как бы отвечая самому себе.
Вернувшись домой, он уселся за стол, но еда показалась ему невкусной. Хозяйка приветливо спросила:
— Сегодня у тебя опять был семинар?
— Да, — ответил Кхиет, накладывая рис в пиалы.
Внук хозяйки, весело блестя глазами, объявил:
— Завтра наша школа отправится на митинг перед университетом. А потом мы пойдем на демонстрацию протеста против воинской повинности, чтобы наших отцов не брали в армию.
— Я тоже пойду, — подхватила сестренка. — А дядя Кхиет там будет?
— Конечно, — сказал парнишка, ставя пиалу на cтол, — разве когда-нибудь бывало, чтобы дядя Кхиет не приходил?
Взглянув на поднос с едой, Кхиет подумал: как это хозяйка при такой дороговизне ухитряется кормить всех более или менее сносно? Ведь если раньше центнер риса стоил четыреста пятьдесят пиастров, то теперь он стоит семьсот, цена
— Ешь, сынок, — сказала хозяйка, подкладывая Кхиету вареного водяного вьюнка, — выучишься, будешь помогать людям… До чего же времена нынче неспокойные! — добавила она, шамкая беззубым ртом. — Уж и не знаю, доживем ли мы до лучших времен, я-то, конечно, стара, не доживу…
Семья у хозяйки была небольшая, и она относилась к Кхиету как к сыну. С нею жили два ее внука — дети ее сына, учителя, убитого в шестьдесят втором году за участие в «антиправительственных выступлениях», хотя он был всего лишь участником движения за мирное объединение страны. После его смерти в доме осталась только вдова с двумя детьми да престарелая мать учителя. Жена учителя была старше мужа, очень его любила. Она много внимания уделяла детям, работала не покладая рук и терпеливо сносила все лишения. Каждый день вдова с тяжелой ношей отправлялась на рынок Донгба, где продавала сладости.
Обед подходил к концу. Тяжелое чувство не покидало Кхиета.
— А ну, пострелята, бегите погуляйте, через двадцать минут приходите, будем заниматься, — сказал он ребятишкам.
Брат и сестра выбежали на улицу.
Кхиет пошел к себе. На столе он увидел конверт со штампом данангского почтового отделения. Наконец-то! Письмо от Винь Ко! Кхиет обрадовался. Вот уже два месяца он не получал от друга ни строчки. Кхиет сел за стол, вскрыл конверт.
Когда они еще учились вместе, Винь Ко часто цитировал изречение какого-то мыслителя о том, что искусство жить сводится к знанию приемов борьбы, нужно только твердо стоять на ногах и не упустить момент, когда понадобится прибегнуть к определенному приему. Сам Винь Ко именно так и жил, он словно ждал какого-то момента, и вот он и в самом деле наступил.
Это случилось в год окончания института. Винь Ко учился на два курса выше Кхиета и был старше его на три года. Приказ о мобилизации застал Винь Ко как раз перед самым получением диплома. Едва он получил диплом, как его тут же взяли в армию. Несостоявшийся преподаватель, которому так и не довелось встретиться с аудиторией, получил погоны старшины и был отправлен на место военных действий.
В письме Винь Ко сообщал, что ранен и сейчас находится в госпитале Зуй Тан. Пусть Кхиет извинит его за корявый почерк — он вынужден писать левой рукой. Винь Ко просил друга постараться выкроить время и навестить его — есть о чем поговорить. Кхиет задумался. Удастся ли ему вырваться? О том, чтобы поехать немедленно, не может быть и речи, во всяком случае, в ближайшие дни он определенно не сумеет выбраться. Если и удастся съездить, то лишь на будущей неделе. Он приложит к этому все усилия…
Кхиет вложил письмо в конверт. «Какое счастье, что Винь Ко остался жив!» — подумал он. Кхиет почувствовал тупую боль в сердце, все тело точно налилось свинцом.
Когда Винь Ко попал в военное училище, не только он сам, но и Кхиет воспринял это как несчастье. Грубая сила, чужая воля вторглись в их жизнь, посягнули на их дружбу, их привязанность друг к другу. Когда кто-то распоряжается судьбой твоих друзей или даже просто принадлежащими тебе вещами, ты испытываешь такое чувство, словно этот кто-то распоряжается тобой самим. Ведь Винь Ко как бы несет в себе частицу Кхиета, потому-то Кхиет и воспринял все случившееся с Винь Ко так, будто это случилось с ним самим. Кхиет отшвырнул ручку, резко поднялся и зашагал по комнате, нервно кусая губы.
— И ведь никуда не денешься! — сказал он вслух. — Никуда! Смириться с такой жизнью?
Из соседнего дома доносились звуки радио. Кхиет разобрал слова песни: «Кто идет в армию, тот любит отечество». Кхиет продолжал шагать из угла в угол, тяжело ступая по полу. Подойдя к столу, он собрал клочки бумаги, смял, бросил их в мусорную корзину. Идти в армию — значит любить отечество… Так почему же все эти сынки богатеев не спешат в армию? Любить отечество… Почему же влиятельные да высокопоставленные особы только и заботятся о том, чтобы избавить своих детей от службы в армии и суют за это взятки? Гнусная публика! Подлый, мерзкий сброд, мошенники и лгуны! Все на один лад, одна шайка-лейка, один другого омерзительнее. Однажды Винь Ко, возмущенный
до глубины души, выразился предельно ясно: «Они морочат нам голову разглагольствованиями о свободе, чтобы запихнуть в эту мерзкую мясорубку». Дорогой Винь Ко, ты прав… Кхиет в отчаянии опустился на стул. Он снова вспомнил Тхюи. И в этой девушке тоже есть его частица — ведь они дети одного народа. Он вдруг подумал, что все люди делятся на два лагеря: преступников и обвинителей, они не могут стоять по одну сторону фронта, не могут жить в согласии, кто-то должен сойти со сцены, кто-то — остаться. Тхюи оказалась жертвой преступника Хюйена, а Винь Ко, Кхиет и все их соотечественники оказались жертвами иноземных господ и шайки их подлых, трусливых лакеев, которые предают поруганию родную землю, чинят произвол и губят людей. Как с этим смириться? А может, ему просто не повезло, может, он просто родился не в том веке, не в том обществе?Кхиет задавал себе бесчисленное множество вопросов и не находил ответа. Схватив шариковую ручку, он машинально рисовал на листке беспорядочные круги, множество кругов — вихрь на бумаге, вихрь в его душе.
— Тхюи! — тихо позвал Кхиет и написал имя девушки на листке.
Шумный Хюэ. Остроконечные шляпы со стихами на внутренней стороне, белые платья, длинные девичьи волосы, мост Чыонгтьен — целых двенадцать пролетов, — холм Нгы на берегу реки Ароматной, башня Тхиенму, дворец с его пурпурно-золотым великолепием, мавзолей императоров, снопы солнечного света в роще арековых пальм у селения Виза, оживленные и поэтичные улички Намзяо…
Теперь все это — символы прошлого, старина, уходящая в глубь веков, но это и есть богатство и достояние Хюэ, переходившее от поколения к поколению. За эти священные реликвии проливали свою кровь далекие предки, и поэтому сегодня город заботится о том, чтобы сохранить все это в неприкосновенности.
Сегодня Хюэ проснулся раньше обычного. Едва лишь поднялся туман над рекой, едва рассеялась мутная пелена, открыв хрустальное, прозрачное небо и нефритовые облака, озаренные солнечными лучами, как перед входом в здание филологического факультета пединститута собралась толпа шумных, задорных студентов.
Актовый зал, набитый до отказа, замер в ожидании. Губернатор провинции, он же мэр города Хюэ, явился в точно назначенное время — он прибыл сюда по приглашению объединенного студенческого совета. Вот один из студентов подошел к микрофону и обратился к губернатору от имени всех собравшихся:
— Уважаемый господин губернатор! Уважаемые…
В зале зашумели.
— Разрешите вам представить…
Сначала глаза всех собравшихся были устремлены на парня у микрофона, потом все разом повернулись к губернатору провинции, следя за тем, как меняется выражение его лица. Однако Хыу — так звали губернатора — сидел, застыв, как изваяние. Он ощущал на себе пристальные взгляды сотен глаз, эти взгляды сверлили, буравили его, губернатору было явно не по себе и лишь усилием воли он сохранял спокойствие.
— …Мы требуем прекратить преследование студентов и учащихся и освободить из-под стражи представителей студенческих организаций, — говорил оратор. — В высших учебных заведениях необходимо ввести обучение на вьетнамском языке, надо снизить плату за обучение, отменить воинскую повинность для студентов…
Хыу понимал, в какой сложной ситуации он оказался. И ведь предвидел все заранее, понял все еще тогда, когда был у себя, когда еще не видел ни этого зала, ни этих устремленных на него глаз… Он понял все уже тогда, когда получил приглашение и решил ехать. Ему уже давным-давно известны все эти требования студентов, они ему оскомину набили. Хыу слышал все это уже во время недавней демонстрации студентов — он помнит, как они шли рядами по десять человек: голова колонны в Анкыу, а хвост еще у рынка Донгба. Мелкие торговцы закрыли свои лавчонки и присоединились к колонне, потом к ним примкнули лоточники, со всех сторон стали стекаться велорикши, рабочие, служащие, буддисты… Колонна росла… Демонстранты несли гроб с мальчиком по имени Зыонг Мо и множество плакатов, они требовали наказать убийц мальчика, требовали свободы, демократии, требовали замены военной администрации выборной гражданской, прекращения репрессий и отмены конституции марионеточного правительства и еще многого другого. Их требования Хыу знал наперечет, мог повторить слово в слово, он помнил все, что было написано на плакатах, и, собираясь прийти сюда, в этот зал, он мысленно представил себе, что его ждет, и заранее тщательно взвесил все возможности. Он разработал план действий, который назвал «Десять минут усмирения». Он не раз выкручивался — выкрутится и на этот раз, но он никак не ожидал, что обстановка окажется столь напряженной, слишком напряженной! Хыу ощутил свинцовую тяжесть во всем теле и с ужасом осознал, что не может собраться с силами и задыхается от жары…