Девушка из бара

Кхиет оторвался от своих воспоминаний и поймал недовольный взгляд больного номер сорок семь, которому он делал перевязку…

— Наверное, зря я вас об этом спросил! — сказал тот.

Кхиет перестал бинтовать и почувствовал, как его охватила противная дрожь. За что он так с ним? Разве Кхиет виноват в чем-нибудь? Разве он сказал что-то лишнее? Наверно, он похож на глупого, болтливого воробья, залетевшего в вентиляционное окошко… Тусклая электрическая лампочка смотрела на Кхиета, словно глаз какого-то чудища, пытавшегося проникнуть в его думы. Кхиету стало не по себе. Руки вдруг стали неловкими, он поспешил закончить перевязку и нечаянно уронил ножницы. Звон упавших ножниц нарушил тягостное молчание. И этот звук вдруг, обрел какое-то свое, особое значение, словно послужил сигналом к сближению!

Кхиет встал. Больной приподнялся на постели.

— Послушай, Кхиет! — тихо сказал больной и тут же замолчал, так как мимо палаты прошел полицейский надзиратель, подозрительно покосившись на них. Больной наклонился, поднял ножницы и бросил их в никелированную коробку для инструментов, одновременно сунув в руку Кхиета комочек ваты, внутри которого тот нащупал что-то твердое величиной с зернышко перца.

— Попытайтесь достать мне это лекарство.

Кхиет был ошеломлен. Быстро спрятав комочек в карман, он тут же вышел из палаты.

Время словно остановилось, стрелки часов, казалось, дразнили Кхиета, минуты тянулись мучительно долго. Поскорее бы кончилось дежурство! Он переходил из одной палаты в другую, разговаривал с больными. Из хирургического отделения доносились крики и стоны. Но Кхиет давно уже привык к этому. Он быстро направился на веранду в левом крыле здания, словно хотел укрыться от этого хаоса звуков — плача, стонов, жалоб, брани! Кто-то проклинал американских советников, командование армии и даже ныне здравствующего главу государства! Это все воины «армии Вьетнамской республики» — для них не хватает коек в военных госпиталях, и теперь ранеными забиты все городские больницы. А Кхиет и его коллеги должны оказывать им помощь… Позорное это занятие — оказывать помощь карателям и мародерам, которые получили ранения, сжигая, разрушая мирные деревни, убивая и грабя мирных жителей! Ах, как медленно ползут стрелки часов! На дворе спускаются сумерки, которые окрашивают все вокруг в серые тона: небо, дым над крышами, на которых кое-где пробивается мох, и даже сам воздух — все кажется серым. Осень в Хюэ почти неотличима от зимы, если бы не густой туман по утрам и кружево паутины на ветвях деревьев, можно было бы подумать, что уже наступила зима.

И пышно расцветающие хризантемы говорят о приближении зимы — белые, темно-лиловые, желтые, бледно-сиреневые, голубоватые. Как красив Хюэ! Но когда же он обретет свободу? Сунув руку в карман, Кхиет нащупывает ватный шарик и входит в комнату дежурного. Раздается звонок — рабочий день закончен.

Кхиет разворачивает записку. «Кхиет, меня рекомендует вам Винь Ко. Мое имя — Хьеу».

Крошечный клочок бумаги — обрывок этикетки от лекарства, на котором едва уместилась одна строчка, нацарапанная карандашом. Кхиет на миг цепенеет, потом, придя в себя, гасит свет и широко распахивает окно — в комнате становится светлее. Кхиет все еще сжимает в дрожащей руке клочок бумаги. Винь Ко! Наконец-то! Кхиет про себя повторяет имя друга, хотя ему хочется произнести его громко, так, чтобы слышали все. Он почти задыхается от счастья, от неистовой радости. Жизнь действительно удивительна! Наконец-то Винь Ко, дорогой друг! Не будет больше злых упреков, подозрений и недоверия. Сбываются мечты, которые лелеял Кхиет, когда спешил встретиться с Винь Ко около школы Фу Ван Лау, мечты и думы, которые не давали ему покоя по ночам, лишали сна. Счастье приходит всегда неожиданно… Друг дал знать о себе как раз тогда, когда Кхиет уже потерял всякую надежду. Какой длинный путь нужно было пройти, прежде чем они вновь пожали друг другу руки и вместе отправились в новый путь. Значит, один этап жизненного пути уже позади? Значит, я уже стал вполне зрелым человеком и чего-то стою?

Глава IX

Утром Тхюи была выдворена из дома мадам Жаклин.

Слуга и шофер сунули ей пачку писчей бумаги для Ты и пятьдесят пиастров.

— Это то немногое, что мы сумели для тебя наскрести, по крайней мере сможешь хоть жажду утолить. Не сегодня-завтра нам тоже велят собирать вещички и выставят из этого дома в точности так же, как и вас!

Кухарка подарила Тхюи новый нон [17] , купленный день назад.

— Бери. Ну что ж, ничего не поделаешь. Надеюсь, мы с тобой еще увидимся, — глаза женщины наполнились слезами. — Ты хоть и молода, но уже знаешь жизнь, не пропадешь.

17

Конусообразная шляпа из пальмовых листьев.

Два дня Тхюи бродила по улицам в поисках работы, но работы не было.

На третий день, хорошенько все обдумав, Тхюи решила истратить имевшиеся у нее пятьдесят пиастров и купить пару ведер, чтобы таскать воду по найму. Она уже успокоилась. Нужно заново налаживать жизнь. Бессмысленно продолжать бродить по улицам, когда ноги подкашиваются от усталости и в животе урчит от голода, — ни еда ни одежда не свалятся на тебя с неба… Горе и обида, которые пришлось пережить Тхюи, не сломили ее, хотя вычеркнуть из памяти то, что пережито, невозможно. Разве можно забыть то, что произошло с нею в доме капитана Хюйеиа, разве можно забыть, как обошлась с нею мадам Жаклин? Но самое тяжелое — это все-таки та ночь, когда в их дом ворвались полицейские, которые избили, а потом куда-то уволокли мать. Малыш Ты надрывно кричал… Тхюи никогда не забудет этого крика, не забудет, как она сама с плачем кинулась за матерью, не забудет и горестный, душераздирающий голос матери, растворившийся во мраке ночи.

Тхюи часто вспоминала, как мать рассказывала ей сказку о Там и Кам [18] . Она больше не плакала, не думала о своей горькой участи, как это было в те дни, когда ее навещал Кхиет. Теперь она думала об отце, матери, брате, а не о себе. И вообще теперь на ее глазах редко можно было увидеть слезы. О если бы появился добрый волшебник из сказки о Там и Кам! Он научил бы ее уму-разуму, помог выбраться из беды! Но добрый волшебник приходил к ней лишь в сладких сновидениях. Когда она просыпалась, его уже не было, и перед глазами Тхюи снова вставала жестокая действительность. Волшебник исчезал, забыв дать полезные наставления…

18

Вьетнамский вариант «Золушки».

Целыми днями она крутилась возле общественного колодца. За два ведра воды — один пиастр. Вставая на рассвете и допоздна разнося воду, Тхюи зарабатывала от восемнадцати до двадцати пиастров в день. Этого хватило бы на то, чтобы прокормиться и приобрести себе кое-какую одежонку. Но Тхюи решила, что прежде всего она должна оплатить занятия Ты, купить ему книжки и тетрадки, что Ты ни в коем случае не должен испытывать лишения, недоедать и ходить оборванцем. Просыпаясь по утрам, она видела, что Ты со своими тетрадками уже уселся под электрическим фонарем возле дороги. Взяв ведра, Тхюи уходила, не забыв купить и оставить для брата горяченькую булочку. В полдень брат и сестра встречались на рынке Кон, устраивались в тени возле какой-нибудь лавчонки и ели то, что приносила с собой Тхюи. Иногда она покупала рис и просила тетушку Нам сварить его, иногда брат и сестра заходили в крошечную харчевню тетушки Нам позади рынка — стол со стульями под навесом из оцинкованного железа, — покупали порцию еды на двоих. Это была одна из тех харчевен, в которые обычно забегают рикши, если у них нет возможности пообедать дома. За шесть пиастров в харчевенке тетушки Нам можно было поесть не хуже, чем в общественных столовых Хюэ, к тому же продукты у нее всегда были свежие, как утверждали завсегдатаи.

В те дни, когда ей удавалось заработать больше, чем обычно, Тхюи покупала для брата конфеты из арахиса, сваренные на патоке, и они ели эти конфеты с хрустящим поджаристым белым хлебом. А иногда она покупала душистые, испеченные на углях початки кукурузы.

Вечером брат и сестра устраивались на ночлег прямо на улице. Они расстилали свои циновки и одеяла возле дома номер восемнадцать по улице Хунг Выонг. В этом доме была мастерская, где изготовляли рекламные объявления. Хозяева — художник и его жена, — по-видимому, не собирались прогонять Тхюи с братом и делали вид, что не замечают их. Однако хозяева соседних домов имели обыкновение на ночь обильно поливать водой тротуар перед домом: это был самый лучший способ лишить ночлега таких бездомных, как Тхюи с братом.

На смену утомительному дню приходил сон, а во сне грезилось несбыточное. Иногда Тхюи просыпалась от тяжелого топота, полицейских свистков, голосов лоточников, раздававшихся то где-то совсем рядом, то в отдалении, иногда ее будил чей-то громкий крик или детский плач, жалобный и сонный.

Иной раз случалось, что Тхюи с братом приходили со своими циновками и одеялами на обычное место, а калитка была закрыта, хотя со двора еще доносился шум. Перед тем как улечься, Ты еще раз повторял уроки, а Тхюи слышала, как во дворе озорничали детишки, как они приставали к отцу, уговаривая его «покатать» их, потом просились на руки к матери. Тхюи украдкой посматривала на брата. Что чувствует он, слыша, как других детей окликает отец или мать? Даже она, Тхюи, совсем уже взрослая, и то мечтает о том, чтобы ее позвали отец или мать, а каково приходится малышу Ты! «Оставьте отца в покое!» — раздраженно говорит мать в соседнем дворе. Затем доносятся негромкие голоса обоих супругов: «Это кресло займет какой-нибудь другой господин и тоже станет набивать свои карманы деньгами, только придет конец Дьему с его братцем Ню, как тут же появляется другой Дьем с другим братцем… А что простой люд дошел до крайности, так этим господам нет до того дела. Иные вознеслись высоко, знай себе переводят денежки в заграничные банки, им-то что… Ой, глупыш, смотри не упади, иди-ка ко мне! А ты, Хунг, не дразни маленького!» Женщина тяжело вздохнула. «У меня не выходит из головы мысль: если ты хоть на один день останешься без работы, детишкам будет нечего есть. Я с моим слабым здоровьем долго не протяну… И жизнь все дорожает…» Муж сказал с горечью: «Я уже давно сообразил, что быть художником — это значит умереть с голоду. Кого в наше время интересует искусство, каждый сейчас думает лишь о хлебе насущном! Посмотри, сколько людей живет впроголодь… А эти государственные деятели и те, что охраняют их покой и покой их драгоценных супруг и чад, — все они заботятся только о том, как бы набить свое брюхо…» Некоторое время художник молчал, думая о чем-то своем, потом сказал: «Вот и пришлось мне сменить профессию, заняться изготовлением рекламных картинок… Первое время я все никак не мог с этим смириться…» И он добавил совсем тихо: «Я понимаю, ты полюбила художника, а художник превратился в обыкновенного маляра! Хорошо еще, что у нас с тобой родился Хунг, а потом Зунг… Если бы не они… Я так боялся, что ты уйдешь от меня…» Жена ласково пожурила: «Опять ты болтаешь вздор…» Оба засмеялись. Отец окликнул младшего сынишку: «Иди-ка сюда, Фук, спроси-ка маму, любит ли она художника?» Малыш невнятно пролепетал: «Мама… любит… худож… ни… ка?» Последнее слово малыш одолел с трудом. Голос мужчины снова стал грустным: «Порой становится очень досадно… Моих заработков едва хватает на питание и одежонку детишкам. А между тем мне каждый день приходится иметь дело с толстосумами, от которых меня мутит. Это невежды и, что еще забавнее, чаще всего — бывшие сутенеры и сводники, сумевшие втереться в доверие к влиятельным господам. Они обивают чужие пороги, приобретают связи и довольно скоро отхватывают куш на какой-нибудь афере. А, обзаведясь денежками, стараются поскорее пристроить капитал, приобрести акции, открыть собственное дело, и тут-то им оказываются нужны рекламные объявления. Но разве все эти люди, смысл жизни которых — погоня за деньгами, понимают что-нибудь в искусстве, в прекрасном? Иногда, принимая их заказы, я буквально давлюсь от смеха!» Художник вздохнул. «В такие минуты я чувствую себя подмастерьем на побегушках. Малюю, потому что нужны деньги. Увы, только так я могу содержать семью, на большее рассчитывать не приходится. Даже на краски иной раз денег не хватает! У меня были мечты, были свои замыслы, хотелось создать что-то настоящее, значительное, но, видно, этому не суждено сбыться… Я как-то шутя сказал Хыу: «Пока чахотка не свела тебя в могилу, раздобудь для меня немного денег на краски и материалы, тогда я продержусь еще некоторое время, буду работать, а потом передам свои картины любому, кто сможет с толком ими распорядиться». Хыу засмеялся в ответ и сказал, что есть лишь один выход — научиться вымогать деньги — у миллионеров, у влиятельных людей! А когда нас начнут преследовать по закону, мы откровенно скажем: мы не виноваты в том, что лишь избранные имеют возможность наслаждаться искусством и что талант художника получает достойную оценку только тогда, когда художник уже на том свете. Вот тогда его начинают превозносить, а его картины покупают за любую цену, при жизни он обречен на полуголодное существование. Пусть работает, пусть творит, пока не упадет без сил, пока не умрет у своего мольберта… Такова была судьба Хыу — он умер вскоре после нашей встречи. А я… Дело не только в том, что я не могу заработать на жизнь… После смерти Хыу я потерял интерес к настоящей работе. Хыу слишком изнурял себя, он работал день и ночь, забывал о сне и еде, особенно тогда, когда почувствовал, что близится смерть. Он работал с каким-то ожесточением, почти не расставался с мольбертом: когда к нему не зайдешь — днем или за полночь — он не отходит от мольберта… Он написал всего одну картину, но ей нет цены. Она великолепна. Надо позаботиться о том, чтобы хорошенько спрятать ее — Хыу сам просил об этом меня и еще одного своего друга. Он верил, что наступят иные дни… Перед самой смертью он снова повторил, что запрещает показывать картину торгашам, он не желает, чтобы она попала в руки толстосумов и так называемых «знатоков искусства», этих бездельников, которые пожинают плоды чужого труда и втаптывают в грязь тех, кто трудится в поте лица и обеспечивает их безбедное существование. Знаешь, свободно творить можно будет только тогда, когда сгинет вся эта мерзкая свора». Художник закашлялся. Когда приступ кашля прошел, он сказал решительно: «Я верю: наступит время, когда все будет иначе, так не может продолжаться вечно. Это закон развития общества. Но подлинный художник сам должен найти свой путь…» И тут раздался голосок кого-то из малышей: «Папа, когда пойдешь его искать, возьми меня…» И другой детский голос подхватил: «И меня тоже!» Отец поспешил всех успокоить: «Хорошо, хорошо, и папа пойдет, и мама, все пойдем спать, пора в постель!» «Надо взглянуть, не закипел ли чай, — сказала жена. — Я хочу напоить детей чаем». Все ушли в дом, стало тихо.

Ты закрыл книжку и лежал, о чем-то размышляя.

— Сестричка Тхюи, а ты почему не спишь? — тихо спросил он.

Тхюи не сразу ответила на вопрос брата.

— Я слушала разговор художника с женой.

— Ты слушала их? — Мальчик заморгал длинными ресницами, они были похожи на тычинки цветов, которые обычно растут по берегам прудов, они были и в садике тетушки Зьеу. Эти цветы называют «белыми бабочками» — когда налетает порыв ветра, длинные тычинки испуганно дрожат.

— Ты слушала их разговор? — вновь спросил Ты, и вдруг сказал: — А я подружился с сыном художника, с Зунгом. Он старше меня на два года. Хотел подарить мне свои старые игрушки, но я не взял… Боялся, что ты будешь недовольна… — Ты вопросительно посмотрел на сестру. — Мы с Зунгом часто болтаем о том о сем, он любит слушать забавные истории…