Девушка конец света (Рассказы)

Я по очереди вглядывался в каждого, пытаясь догадаться, кто же из них выбрал стихотворение «Девушка конец света». Перед тем как прийти на собрание общества «Читаем стихи вместе», я представлял себе сборище немолодых уже девиц, увлеченных литературой, которые мечтают выступить со сцены, приглашают на свои посиделки именитых литераторов, обращаются во всяческие издания, читают вслух хорошие стихи, призванные облегчить их собственные творческие муки, а затем критикуют потуги друг друга. Но когда я все-таки пришел на это собрание, оказалось, что в действительности все несколько отличается от обычного литературного вечера в какой-нибудь библиотеке. Всего в членах клуба числился двадцать один человек, собрания проходили по средам, но в силу разных обстоятельств не все могли присутствовать каждый раз, поэтому в среднем приходило человек пятнадцать. Среди них действительно было несколько молодых домохозяек из элитных районов города, но были и другие люди совсем разных профессий: военный, преподаватель, плотник, юрист, медсестра; возраст у всех был разный — от школьников до пенсионеров.

«…Неизвестный, я не могу дать тебе имя на языке моей земли…» — Оратор закончил декламировать стих, немного помолчал, чтобы перевести дух, и продолжал уже более спокойно: — Несколько дней назад один из лоточников, выступающих против инициативы администрации запретить уличную торговлю, покончил с собой. Ну, и вы, наверное, слышали, что после этого началось: демонстранты перекрыли дорогу, и теперь от моста Сонгсан по северной улице Кангбён практически невозможно проехать.

Некоторые из сидящих в комнате людей сочувственно закивали: «Да, три часа ехал. Да, это просто ужасно». А я вот ничего не знал об этом.

— Мы с одной моей коллегой возвращались с деловой встречи как раз в том районе. Больше часа простояли в пробке почти на одном месте и в итоге решили, что дальше так ехать бессмысленно, и оставили машину около магазина на заправке. Там же купили кофе. И вот я сижу за столиком в тени навеса, пью свой кофе, смотрю на небо над рекой Ханган, а потом я перевел взгляд на забитую дорогу и внезапно подумал, что у меня никогда больше в жизни не будет столько свободного времени, как сейчас. И тогда я спросил у своей коллеги: «Ты знаешь, почему здесь такая пробка?» — «Да по радио же сказали, что уличные торговцы вышли на демонстрацию». — «Нет, это все от тоски, — сказал я, — я читал в газете статью про этого лоточника, который покончил с собой. Ему было сорок три года. Почти как мне. А сорок три — это такой возраст, когда половина пути уже пройдена, и ты сначала бежишь от этого, стараешься не думать, а потом внезапно осознаешь, что дорога ведет в один конец и пройти по ней можно лишь однажды. И все, что прожито к этому моменту, уже кануло в лету. Все закончилось и не повторится. И он тоже все это понимал, и ему было тошно и тоскливо, поэтому-то он и покончил с собой». Я замолчал. Некоторое время мы сидели тихо, пили кофе, на ум не шло, что можно еще сказать. И тогда я вспомнил этот стих. Когда я еще был первокурсником в университете, я часто встречал одного паренька, если ходил куда-нибудь выпить. И стоило ему захмелеть, у него выступали слезы на глазах и он начинал читать это стихотворение. Я думал, что это просто какой-то случайный незнакомый парень, а потом оказалось, что мы с ним учимся на одном факультете и даже на одной кафедре. Вот ведь… и это время уже больше не повторится.

— А что у вас за интерес к этой вашей коллеге? — с плохо скрываемой иронией в голосе спросила вдруг девушка примерно моего возраста.

— Да нет у меня никакого интереса. Да и вообще, после сорока я со столькими уже девушками повстречался и расстался. И с ней так же.

— А, то есть у вас все-таки были отношения? — на этот раз голос подала седая старушка.

— А что, обязательно должны быть какие-то отношения? Встретились да разошлись. Утром поздоровались, вечером распрощались. С женой тоже так: вечером встречаетесь, утром разбегаетесь…

— Какие у вас тут странные разговоры, — сказал я неожиданно для самого себя. И сказал это чуть громче, чем хотелось бы, так что все уставились на меня.

— А вы, кажется, первый раз на нашем собрании? Может быть, вы приготовили какой-нибудь стих для нас? Вы, наверное, уже поняли, как это все происходит: читаете стих, а потом немного объясняете, почему вы выбрали именно его, ну и так далее. Попробуете? — выпалила все та же старушка немного резким голосом.

Вот как все было. Весной того года я окончил университет и еще целый месяц после этого сидел дома и валял дурака, а когда стали опадать лепестки вишни, я начал подрабатывать с десяти утра до четырех вечера в кафе в большом торговом комплексе рядом с домом. А по вечерам, когда смеркалось, я под песни Пэ Чхоль Су бегал вокруг озера. Иногда, далеко не каждый день, но где-то раза два-три в неделю, я вспоминал о девушке, которую звали Нана, и отправлял ей СМС, практически лишенное какого-либо смысла. Она отвечала мне также далеко не каждый раз, но примерно на одно сообщение из трех. Тогда на экране моего мобильника высвечивалось имя Нана. «6/15 10:48 am Нана. Специально пишу, что болею, чтоб ты проявил участие». Как-то так. Она всегда требовала, чтоб я писал ее имя слитно: «Нана» вместо «Нан-а», которым наградил ее дедушка — вышедший на пенсию учитель средней школы. Благодаря этому я по десять раз на дню вспоминал роман Эмиля Золя^[7] и в конце концов пошел и взял его в библиотеке. Но понял я из него, лишь что героиня вела беспорядочную сексуальную жизнь и что, наверное, когда-нибудь этот натуралистический роман стоит переписать более современным языком, но вряд ли и тогда я смогу прочитать его от корки до корки. Как-то так. И мой двадцать пятый год жизни проходил мимо меня серией натуралистических заметок из книги девятнадцатого века.

Потом пришел сезон дождей, я больше не мог бегать из-за постоянных ливней и принялся читать библиотечные книги, ожидая, когда осадки прекратятся. И может быть, из-за этих ливней, а может, и нет однажды я не набрал сообщение Нане, а взял да и позвонил ей. Некоторое время мы говорили исключительно о погоде. О дожде, который то лил как из ведра, то, как будто выдохшись, начинал еле-еле моросить, о сером унылом небе, о том, как скучаем и ждем жаркого, жаркого, жаркого летнего солнца. Потом я сказал, что из-за этих дождей не могу больше бегать, а она ответила, что я вовсе не похож на бегуна, как ей казалось. А потом вдруг Нана сказала: «Правильно. Было здорово. Нам было хорошо. Но больше мы не сможем вернуться в то время». От этих слов мне стало и радостно, и грустно. В первую очередь оттого, что она так мило связала предложения, сказав: «Правильно… Но…» Правильно. Но. Правильно. Но. После того как я повесил трубку, я еще долго повторял эту конструкцию, когда, например, раскладывал хлеб на кухонном столе, чтобы наделать бутербродов, или когда рассматривал хмурый, как мое будущее, пейзаж, стоя с сигаретой в зубах около скамеек перед библиотекой.

«Правильно, эти дожди, может, никогда не закончатся. Но надо попробовать разок пробежаться», — подумал я, а через несколько дней дожди практически прекратились. Я надел желтые шорты, футболку, вышел на улицу, взглянул наверх на низкое серое небо и побежал. Я жил в новом районе города, где небольшие, все примерно одной высоты, частные домики, многие из которых сдавались в аренду, были разделены узкими улочками, двадцать четыре часа в сутки забитыми припаркованными машинами. А теперь ливневые дожди затопили все водой и кругом, словно школьники, спешащие домой, бежали ручейки. Когда-то на этом месте было поле бумажной шелковицы, но теперь остался только небольшой парк с вишнями и дзельквой граболистной. В нем тоже была доска объявлений, а в углу одиноко стояли качели и детская горка, которые год от года все больше ржавели, и уже несколько дней в парк не залетали птицы. Была пятница. Утром в новостях ведущий в желтом дождевике, водя рукой по карте Корейского полуострова, показал, куда движется зона низкого давления, и сказал, что с завтрашнего дня ожидается повышение температуры. Был вечер. Я побежал в сторону озера. Медленно, день за днем проходил двадцать пятый год моей жизни, и это было так же неизбежно, как дождь, пропитывающий одежду, как ржавчина, разъедающая детскую площадку, как фронт пониженного давления, постепенно покидающий Корейский полуостров. И все мои тревоги были под стать моему возрасту. Их было больше, чем хотелось бы, но ровно столько, сколько положено.

Я бежал около получаса и был на противоположном берегу озера, когда ливень вдруг начал стихать. Вся моя одежда уже насквозь промокла, а кроссовки были полны воды. Я посмотрел на запад, откуда дул порывистый ветер, и увидел небольшой просвет. Среди мрачных грозовых облаков мелькнуло голубое небо, и тучи начали светлеть — это было такое завораживающее зрелище, что я остановился, тяжело переводя дух, и некоторое время просто любовался этой картиной. Окутавшие все небо тяжелые облака приподнялись над горизонтом, обнажив узкую полоску света, и постепенно превратились в белую вату кучевых облаков, предвещая хорошую погоду. Сначала гроза, потом ветер, а теперь новая пора. Я наблюдал, как заканчивается сезон дождей, и казалось, в этот миг природа пробудила во мне все чувства, которые только можно представить. Я стоял и любовался до тех пор, пока не отдышался после бега, пока не продрог на ветру, пока, стекая под собственной тяжестью, с деревьев не начали падать звонкие капли дождя, пока просветы между тучами не заполнило голубое небо. Я понимал, что это последний день сезона дождей. Я смотрел на небо на западе, на кучевые облака, на шершавые стволы и гладкие листья, по которым стекали капли воды, но видел только одинокое высоченное дерево метасеквойи.

И завертелась новая шестеренка. Метасеквойи не растут поодиночке. Они растут либо в ряд, либо сразу целыми рощами. Причину этого я знал из книжки «Метасеквойя — живой реликт». Летом 1943 года в китайском городе Чунцин начальник биологической экспедиции, державшей путь в провинцию Хубэй, заболел малярией и остановился в кампусе сельскохозяйственного университета города Ваньсань. Работавший в университете Ян Лун-син рассказал ему о том, что в районе Модаоси, простиравшемся на сотню километров, растет огромное священное Чаньское дерево. Услышав эту историю, начальник экспедиции четыре дня взбирался на отвесные горы и спускался в глубокие расщелины и наконец в районе Модаоси нашел огромное дерево, достигавшее тридцати пяти метров в высоту. В 1946 году удалось определить, что это метасеквойя, хотя еще в 1941 году японский доктор наук Микки из университета города Киото внес эти деревья в классификацию как вымерший вид. Метасеквойи росли в меловой период вместе с динозаврами, но не смогли пережить ледниковый период. И просто чудо, что в 1943 году это дерево все-таки обнаружили таким удивительным образом. А потом уже несколько саженцев метасеквойи доставили в Корею в качестве подарка от Китайского государства. Они успешно прижились и были распространены по разным районам страны. Дерево оказалось очень красивым и быстрорастущим, и его стали высаживать вдоль дорог для озеленения городов. Именно поэтому в настоящее время все эти деревья растут в ряд и очень редко можно встретить одиноко стоящую метасеквойю.

— Так, а почему же вы тогда решили, что увиденное вами дерево — это метасеквойя, да к тому же из стихотворения «Девушка конец света»? Вы же сами говорите, что оно там одно растет, — спросила меня после собрания та же пожилая женщина, которая предложила мне прочитать заготовленный стих.

Я подумал, что это, вероятно, замыкающая шестеренка во всей истории. Я пришел в клуб любителей поэзии, потому что за неделю до этого мое внимание привлек стих, висевший рядом с библиотекой, но на собрании я все время чувствовал себя не в своей тарелке. На помощь мне пришла эта самая бабушка.

— Мне кажется, не просто так вас привлекло стихотворение на доске. Давайте вернемся к этому разговору позже, — сказала она.

Тогда я понял, что мои ожидания не оправдались. Меня можно было сравнить с карандашом: у меня внутри тоже был черный стержень своих корыстных интересов. Через это стихотворение я ожидал кого-то встретить, может быть, даже какую-нибудь прекрасную незнакомку с непроизносимым на нашем языке именем. Но теперь стало ясно, что встретить мне было суждено седую старушку с морщинками вокруг огромных глаз, которая воскрешала в памяти образ мисс Марпл. Когда все разошлись, мы остались сидеть в пустой комнате и пить растворимый кофе из автомата.