Девушка, которой нет

С этой уверенностью предстояло жить.

Вошел Костя со стаканом воды. Кратер молча взял, выпил, кивнул.

– При любом раскладе Фею ты не найдешь, – первым заговорил Костя.

– Ты не первый, кто об этом говорит. Ты не первый, кто ошибается, – кротко поведал Кратер.

– Ее уже не спасти. – Костя чуть-чуть подумал и добавил: – Во-первых, во-вторых и в-третьих: оттуда – не возвращаются. В-четвертых, мир усопших должен исчезнуть. Зачем они нужны, если есть точно такие же? Если пуповину между мирами не перегрызть, через некоторое время во Вселенной останется горстка людей, не выпутавшихся из собственных иллюзий.

Кратеру не было никакого дела до других людей.

– Я могу твой рекламный ролик продемонстрировать другому скептически здоровому человекообразному? – хрипло спросил он, мысленно лелея надежду убедить Кораблева в том, что увиденный кошмар заслуживает уважения.

– Отдельные мысли и чувства, тем более саморазрушительные, очень легко транслировать, – ответил Костя.

И показал пару приемчиков.

На прощание Шаман повторил:

– Никогда не видел тех, кто вернулся оттуда… – И выпучив глаза шепотом похвастался: – Я – то самое невероятное исключение.

В ответ Кратер громко и сухо сознался:

– Единственный смысл всего, что мы совершаем в жизни, – в том, чтобы делать исключения обыденными и привычными.

ABBA: «The Winner Takes It All»

Несмотря на потрясения, Фея старалась оставаться прямой как графитовый стержень.

Если стояла, казалось – из-под ног невидимой выныривает земная ось и ищет свое продолжение в спинном мозге девушки. Если шла (гвардейская осанка, задранный подбородок) – можно было c жалостью наблюдать, как она тащит эту ось за собой, разрывая плотные, незримые слои мироздания.

Сколько их, невидимых, неизвестных и несчастных атлантов, зацепившихся за жизнь и время, не позволяя этим хлипким конструкциям обрушиться в тартарары? Сколько их, не чувствующих под собой ног, но упорно продолжающих существовать? Переставших узнавать смерть, уставших пугаться кризисов, эпидемий, войн, разрушений, атомных бомб, увяданий империй, потому что узнали – для исчезновения Вселенных достаточно мгновения. Один миг – и сотни миров перестанут быть. И не останется ни праха, ни пепла, ни вечной тьмы, из которой они возникли.

Сколько их, неслучайных, но без срока и судьбы, не замечая перешагивающих из одного мира в другой?

Фея как раз и была тем таинственным типом личности, которая возникает из ниоткуда, может изменять историю и сама изменяться до неузнаваемости и которая сама не знает о своей силе.

Она шла убивать то, что уже умерло.

На то, чтобы жить, любить, помнить, у нее не осталось сил.

…нет меня ни на одном из участков видимой кожи. Полностью вы меня не заметите никогда. Может, возникну в зеркале. Но и там просто тени, зыбь и пустая-глухая, как дерево, скорлупа. Я сама себя ненадолго вижу. Узнаю лишь изредка. Часто прежде меня возникает ненастоящая я – я храню свой образ только как отпечаток тихого шороха-эха усвиставшей вперед мысли, но надеюсь часто, что выживу. Редко верю, что навсегда.

Tori Amos: «Jackie’s Strength» & Albioni-Giazotto: «Adagio»

Приемный отец носил такой сосредоточенный вид, будто без продыху размышлял о фотосинтезе, биотерроризме, кварках и нейронах. Прерывать столь серьезные мысли не хотелось даже сейчас, когда он пришел навестить пасынка и поговорить как мужчина с мужчиной.

«Опять будет ныть, помню ли я, кто меня „изувечил“», – решил Витек и не угадал.

– Илья Юрьевич озабочен – ты снова рассказываешь о родителях, – разразился угрюмым укором отец. («Ио» – как про себя называл его Витек, подхватив прозвище у приемной же матери. «Ты не муж и не отец, а какой-то беспомощный и. о.», – как-то упрекнула она. «Ио» прилипло. Позже Витек разобрался, кто такие эти «и. о.», и термин показался ему очень удачным. Мачеху он называл менее изощренно – Жанетка.)

– Илья Юрьевич – стукач. Змеей подползет, сладко пошипит беззубым ртом, напросится на откровенность. Потом трезвонит… – Как Витек ни старался, остаться спокойным не получалось.

Вообще-то тема усыновления между ними стала почти табу, после того как Ио и Жанетка рассказали Витьку об этом деликатном событии. Причиной негласного запрета оказалась реакция мальчика – он с радостью и гордостью поведал, что прекрасно помнит и настоящего отца, и подробности жизни в другой семье.

Приемных родителей ошпарило. Они точно знали – мальчику не исполнилось и нескольких часов, как его подбросили в родильное отделение. Всю сознательную и бессознательную жизнь до усыновления в двухлетнем возрасте он провел в детдоме.

– Илья Юрьевич хочет помочь, – глубокомысленно заключил Ио, словно окольным путем пришел к известному выводу теоремы Ферма.

Как Ио удалось выбить этот худосочный прямоугольник отдельной палаты? Зачем в больнице так низко навесили облупившийся потолок? Интересно – трех недель затворничества достаточно, чтобы сойти с ума?

Витек был опутан бинтами, поэтому походил на огромную марионетку, до момента выхода на сцену уютно упакованную в одеяло.

– Илье Юрьевичу и самому не помешала бы помощь. Скорая погребальная, – вновь съязвил мальчик.

Илья Юрьевич служил главврачом в этой богадельне. Временами он становился порывисто добр и даже нежен, временами – по-старчески сварлив. Но самое главное – он давно был мертв!

– Жанетка не захотела приходить? – Вопросом Витек произвел болезненный укол сгорбившейся тушки Ио, в которой даже кровь переносила атомы проклятых философских вопросов.

«И зачем выдавать себя растерянным взглядом? Неужели так сложно научиться красиво лгать мне о своей любви?»

Витек часто находил поводы упрекнуть приемных родителей в равнодушии. Даже сверх того, что они заслужили своим предательским неумением приручить живое существо, продолжавшее искать близости.

– Мама заболела, – легко соврал Ио (лукавить в простом они научились). – Тебе принести еще чего-нибудь?

Ио кивнул на россыпи книг, листопадом обрушенных на крошечную палату. Книги выглядывали отовсюду – с тумбочки, батареи, подоконника, кровати, из-под нее.