Девушка по имени Августа

«Узнать побольше» в понимании Александра не включало сведений о прошлых любовных увлечениях. Этой областью он никогда не интересовался. Есть границы, которые лучше не переступать независимо от степени близости, да и интерес сам по себе никчемный. Какое ему дело до интимного, если так можно выразиться, прошлого любимой женщины, если сейчас она с ним? Те радости, которые дарит нам жизнь, надо уметь принимать, иначе очень скоро никаких подарков не будет. Судьба неблагосклонна к неблагодарным. И наоборот.

Опять же – не зная каких-то нюансов из прошлого любимой женщины, можно легко совершить какую-то бестактность, обидеть невзначай, уязвить. У самого тоже ведь есть нюансы. Однажды, давным-давно, пятилетний Саша играл во дворе под присмотром бдительной и очень ответственной соседки Валентины Владимировны, которая на дружески-добровольных началах присматривала за ним, когда возникала такая необходимость. День был воскресный, мама ушла в магазин. Тогда еще был социализм и очереди, в которых пятилетнему ребенку делать было нечего. Сначала Саша строил замок в песочнице, потом пек с девочками куличики, а когда увидел, что во двор вышла кошка соседей Митрофановых, пошел с ней поздороваться. Александр с младых ногтей любил кошек, а с этой, митрофановской, у него были особенно приязненные отношения. Настолько приязненные, что он нередко (и с разрешения мамы, разумеется) выносил ей из дома угощение – кусочки докторской колбасы. Для того чтобы правильно оценить ценность подобного угощения, надо вспомнить, что дело было в те времена, когда колбаса, тем более докторская, не лежала на прилавках так, как сейчас. Дождись, пока «выбросят» (так тогда называлось внезапное поступление дефицитного в продажу), постой часок в очереди да получи полкило в одни руки. Не особо наугощаешься.

Перед тем как ступить на «дорогу» – полоску, отделяющую песочницу от придомового тротуара, Саша, как и учили, посмотрел по сторонам – не едет ли какой автомобиль. Он чуть-чуть замешкался с переходом «дороги», и это спасло ему жизнь, потому что буквально секундой позже из-за угла вылетел оглушительно тарахтящий мотоцикл. Вылетел и на огромной, как показалось Саше, скорости промчался мимо него. Так, на Сашиной памяти, по двору никто не ездил. Да и вообще никому не приходило в голову использовать людный двор для сквозного проезда с одной оживленной улицы на другую, ведь рядом тянулся гораздо лучше подходящий для этой цели переулок. По двору ездили соседи-автовладельцы, которых в то время в буквальном смысле, без преувеличения, можно было бы пересчитать по пальцам, и ездили осторожно, со скоростью пять километров в час. Двор, как-никак, люди. Незнакомый кретин (по-другому его Александр и не называл) вызвал нечто вроде идиосинкразии к мотоциклам – стойкую нелюбовь в сочетании с опаской. Александра никогда не тянуло поездить на мотоцикле, он с большой опаской относился к мотоциклам на дороге, а вопрос «а у тебя есть мотоцикл?» ввергал его в легкий ступор. Как-то раз одна из подруг подарила ему 23 февраля мотоциклетный шлем, сказав, что главное – это начать, сначала шлем, потом перчатки, а потом и мотоцикл. Ну не знала она про особые отношения Александра с мотоциклами, потому что он ей об этом не рассказал, и действовала из самых лучших побуждений. Подарок провисел в коридоре все то время, пока продолжались отношения с дарительницей, а как только они закончились (шлем тут был ни при чем), Александр с огромным облегчением от него избавился, чтобы не напоминал лишний раз то, о чем вспоминать не хочется. Вынес во двор и оставил на лавочке. Поднялся домой, выглянул в окно, а шлема уже не было. Лепота!

– Сбор в двенадцать у Аничкова моста, на дальней от тебя стороне. Наташка будет в пронзительно-оранжевой бейсболке, а еще рядом с ней буду стоять я. Так что узнать будет легко.

– Мимо пронзительно-оранжевой бейсболки пройти невозможно, – пошутил Александр.

– Нахал! – возмутилась Августа. – Вот возьму и не приду!

Александр думал, что она придет с сыном, но оказалось, что у Дани своя субботняя программа – его пригласил в гости друг.

– Это на весь день, – сказала Августа. – Наших мушкетеров трое, поэтому мы чередуем гости по графику, чтобы сходить с ума не чаще, чем раз в три недели. Мне легче всего, я им все разрешаю, поэтому они не особо шумят и не сильно хулиганят. В прошлый раз всего-навсего холодильник зубной пастой изрисовали. Я его даже сфотографировала на память.

Только очень хорошие люди могут позволить детям разрисовать холодильник зубной пастой, да еще сфотографируют его на память.

– Покажи при случае, – попросил Александр. – Обожаю подобную живопись.

Подруга Августы Александру понравилась. Милая, улыбчивая, глаза добрые. Таких еще называют «женщина без острых углов». Рассказывала она хорошо – плавно, неторопливо, без присущей большинству экскурсоводов авторитарной назидательности и не пересыпая свою речь датами и именами. Некоторые как заведут: «В этом доме с такого-то по такой год жил князь такой-то, потомок такого-то, а дом напротив с такого-то по такой год принадлежал графам таким-то и здесь бывали тот-то, тот-то и тот-то…» И все это профессиональной речитативной скороговорочкой, вгоняющей в транс. Александр вообще-то относился к людям, предпочитающим чтение слушанию, но некоторых рассказчиков слушал с удовольствием, как, например, сейчас.

Александра радовала солнечная погода с редкими облачками, не представлявшими никакой опасности, а только лишь оживлявшими небо. Еще больше его радовала Августа, а еще радовала перспектива беззаботного уик-энда. Дурной сон забылся окончательно, словно и не было его вовсе.

Экскурсантов было мало – всего шесть, вместе с Августой и Александром. Ничьих имен Александр при знакомстве толком не разобрал, потому что рядом с местом сбора два музыканта – саксофонист и аккордеонист – устроили настоящую какофонию. Две женщины, лет сорока и лет двадцати – мать и дочь, и семейная пара – розовощекий толстяк и его столь же обильная телом, но менее розовощекая жена. Толстяка Александр сразу же классифицировал как все знающего и во всем разбирающегося лучше всех. Таких видно по надменно-ироничному взгляду и по особой, горделивой посадке головы. Они обожают употреблять в разговоре с врачом профессиональные термины, смысл которых не всегда им ясен, и важно повторять через слово «я немного разбираюсь в медицине», хотя нисколько в ней не разбираются. Александр предпочитал ставить таких на место сразу. Корректно, но сразу. У него был особый метод – он начинал общаться с «всезнайками» так, словно те и впрямь были профессионалами. Самые стойкие не выдерживали и пяти минут, смущались (некоторые даже краснели) и просили: «Объясните, пожалуйста, попроще, а то мне непонятно».

Экскурсовод Наташа к подобному методу прибегать не могла, не та специфика, да и не должны четверо нормальных, даже – пятеро, если считать супругу розовощекого, страдать из-за одного дурака. Пропуская «профессиональные» комментарии мимо ушей, она вела экскурсию все дальше и дальше.

Проходя вдоль набережной Фонтанки, экскурсовод Наташа мимоходом упомянула, что по Введенскому каналу можно пройти к Военно-медицинскому музею.

– Знаем мы эти медицинские музеи, – пренебрежительно скривился розовощекий, – одни мензурки.

– Почему именно мензурки? – заинтересовался Александр.

Действительно любопытно – почему не шприцы, не кружки Эсмарха, не бинты со скальпелями, в конце концов, а именно мензурки.

– Потому что врачи из них пьют! – безапелляционно заявил толстяк. – С медсестрами!

– Вы ошибаетесь, – предельно серьезно, словно речь шла о чем-то важном, возразил Александр, – из рабочей посуды пить нельзя. Плохая примета. К выговору, а то и к увольнению. Врачи, медсестры и даже санитары с санитарками всегда пьют из своей посуды. Причем – только из круглой, никаких граненых стаканов и рюмок. Рюмки, кстати, тоже лучше не употреблять.

– Почему? – спросил розовощекий.

– Граненая посуда состоит из углов, – охотно и с прежней серьезностью, пояснил Александр. – Это к несчастью. А у рюмок и фужеров хрупкие ножки. Не выдерживают стерилизации.

– А их разве стерилизуют? – удивился толстяк.

– А как же? – в свою очередь удивился Александр. – Посудомоечные машины есть далеко не везде, а стерилизатор всегда под рукой. Не руками же мыть, в самом деле!

Кажется, все, кроме оппонента и его жены, поняли, что Александр шутит, и проявили это понимание кто искорками в глазах, а кто подрагиванием уголков губ, готовых вот-вот растянуться в улыбке. Но розовощекий порозовел еще сильнее и осуждающе покачал головой – вот они какие, медики.

– Вы, я так понимаю, врач? – спросил он.

– Да, – в подробности Александру вдаваться не хотелось.

– Вопросов больше не имею, – отчеканил розовощекий.

Августа исподтишка ткнула Александра в бок – не развивай тему, хватит.

– Я вообще-то думал, что до него дойдет намек, – сказал Александр, когда экскурсия закончилась и все разошлись. – Хотел вежливо намекнуть на то, что он не прав…

– А в результате родилась еще одна легенда о беспробудно пьющих медиках, использующих стерилизаторы для мытья посуды, – поддела Августа.

– А если бы я ему откровенно, без купюр, сказал, что я о нем думаю, – было бы лучше?

– Нет, – уверенно ответила Августа. – Он бы все равно ничего не понял… Но откуда ты взял такие убедительные подробности про граненые стаканы?

– Придумал на ходу, – ответил Александр. – Старался, чтобы поабсурднее вышло. Гротеск – это же мощное оружие…

– В детском садике у Даньки одно время была воспитательница Елена Михайловна, – вспомнила Августа. – Резкая, вредная, недобрая, совсем как фрекен Бок до перевоспитания. Так вот у нее гротеск был через слово, а бедные дети понимали все буквально и недоумевали, почему их ругают, ведь они все сделали, как сказала Ленмихална. Это я к тому, что гротеск начинает действовать при определенном уровне развития. А Военно-медицинский музей скучный. Не Кунсткамера, короче говоря.