Девушка с серебряной кровью

– Вы не утонули. – Федор вспомнил, как Аким Петрович когда-то говорил, что озеро его теперь не примет. Очевидно же, что не приняло.

– Утонул. Камнем ушел на дно. Вот только не этого мира, а Нижнего. Думал, его там увижу, а увидел Аннушку свою. – На глазах хозяина выступили слезы, а взгляд смягчился. – Какое это было счастье, Федя! Оно же все там настоящее, в Нижнем мире. И Аннушка моя настоящая, как живая. Нет, живая, только какой-то иной, нам неведомой жизнью. Я хотел остаться, умолял, но она не позволила. Зачем, говорит, ты, Акимушка, нашу дочку сиротой оставил? Как же так можно? А сама меня по щеке гладит так ласково. Нельзя, говорит, тебе здесь надолго оставаться, плохо это для живых. Уходи. А я не могу! Как же мне уйти, когда вот она – моя Анна!

– Она бы не позволила вам надолго остаться. Айви мне тоже не позволила.

– Она и не позволила, прогнала. Но обещала иногда приходить во снах. А ты ведь знаешь, какие это сны. Знаешь, что они реальнее яви.

– И она приходит?

– Иногда. – Аким Петрович улыбнулся. – Не так часто, как мне бы хотелось. Каждый такой сон для меня настоящий подарок. Только одно это меня держит на острове – возможность видеться с женой. И еще обещание.

– Какое обещание?

– Она меня ждет. Когда придет мой час, мы уйдем с ней вместе, – сказал Аким Петрович и одним махом допил свой уже давно остывший чай. – Проснулся я утром на берегу, – продолжил он, вглядываясь в серую мглу за окном. – Выбросило меня озеро, не приняло. И тебя не примет, если удумаешь что дурное, если сам решишь умереть. Имей в виду. Вот теперь я тебе все рассказал, ничего не утаил.

– Про марийца расскажите, – попросил Федор. – Про отца Айви.

– А что про него рассказывать? На острове он оставался, пока Соня не умерла, только ее одну он любил. А как умерла, так сразу и ушел. Что смотришь? Знакомая история получается?

– Знакомая.

– Вот поэтому я его и не держал, потому что сам в его шкуре побывал и знал, что он чувствует. А Айви, сам видишь, мне не в тягость, а в радость.

– В городе говорят о небывалой удаче ее отца.

– Правду говорят. Или ты о том, что Соня моя ему помогала?

– И про это тоже.

– Нет, – Аким Петрович покачал головой. – Соне в Нижний мир ходу не было. Не мог он с ней разговаривать, а потому не знала она про золотые жилы ничего. Это и в самом деле только везение, Федя. И Демид Злотников этим везением воспользовался, задурил парню голову старательской романтикой. – Он устало потер глаза, и Федор запоздало подумал, что этой ночью Аким Петрович, скорее всего, даже не прилег. – Демид ему вместо брата был, и за смерть его он жестоко отомстил.

– Я так и подумал.

– И золото злотниковское он себе забрал. – Старик словно бы и не слышал слов Федора. – Не все, сколько унести смог. Часть мне принес, расплатился за заботу о дочери, но большую часть клада спрятал.

– Я знаю, – сказал Федор, глядя старику прямо в глаза.

– И знаешь где? – Аким Петрович едва заметно улыбнулся.

– Знаю. – Он кивнул.

– Вот и хорошо. Может, когда-нибудь и пригодится знание-то. Ты только помалкивай, не рассказывай никому. Да ты парень сметливый, не мне тебя учить.

Эта тема была исчерпана, и Федор вернулся к тому, с чего они начинали:

– А почему вы часы от Августа прячете?

– Потому что отцовскую работу он сразу же узнает, станет задавать вопросы. Станет! Не спорь со мной.

Федор и не думал спорить, характер Августа он уже успел изучить, понимал, что, почуяв тайну, тот не остановится.

– О том, кто я на самом деле, в Чернокаменске знают считаные люди: ты, Евдокия, мой поверенный и Савва Кутасов.

– Кутасов?! – Федор не верил своим ушам.

– С отцом его у нас были общие дела, часть моих средств вложена в его рудники.

Зато теперь стало ясно, почему Савва Кутасов, у которого везде был свой интерес, не трогает Стражевой Камень, позволяя здешним обитателям жить по своему усмотрению.

– А Берг, хоть человек и хороший, талантливый, но сам знаешь его слабость. Выпивка и не такому болтуну язык развяжет.

– Как думаете, он поправится?

– Если бы кое-кому хватило ума не соваться на остров в полную луну, так и не заболел бы никто. А так на все воля Божья.

– И ваша.

– Все, что от меня зависит, я делаю. По этой части можешь быть спокоен. Я одного понять не могу, что его так тянет на остров? И Айви к нему привязалась, башни эти свои рисует с утра до ночи.

– Маяки, – поправил его Федор.

– Почему маяки? – Кажется, впервые Федор увидел удивление на лице Акима Петровича.

– Август считает, что озеру и Стражевому Камню нужен собственный маяк. Идеи у него какие-то… – Он замолчал, подбирая правильное слово, но, так и не подобрав, спросил: – Скажите, а Желтоглазого могут слышать простые люди? Не тот зов, после которого хочется утопиться, а по-другому, как обычного человека. Ну, почти обычного.

– А кто его слышит?

– Август. После того случая с ожившим механизмом то ли слышит, то ли чувствует что-то. И на остров его как раз после этого и потянуло. Идеи стали приходить в голову странные.

– Значит, позвал. Некоторые особо тонкие натуры его чувствуют. Чаще, конечно, юродивые да душевнобольные, но, видно, не зря Евдокия Августа блаженным называет. От гениальности до помешательства один шаг. И никто тебе не скажет, где проходит граница. Если Августа тянет на Стражевой Камень, его уже никакие запреты не остановят, упало, значит, какое-то зерно в его душу, а вот что прорастет… – Аким Петрович замолчал, и в ту же секунду с печи послышался надсадный кашель, а следом приглушенный хрип.

Аким Петрович взял со стола кружку с отваром, сказал шепотом:

– Теперь можешь быть спокоен, Август не умрет. Его позвали, а тех, кто нужен, не убивают. По крайней мере, не сразу.

Эти слова были одновременно успокаивающими и пугающими. Федор знал: от Желтоглазого добра ждать не приходится, а если и случится что-то, что на первый взгляд покажется добром, то и плату за него потребует немалую. Ему вдруг невыносимо сильно захотелось к Айви, чтобы самому убедиться, что с ней все в порядке, что ее сон – это всего лишь сон. Но как попросить о таком Акима Петровича, он не знал. Старик все понял сам.

– Не трогай ее, не буди. Все равно не добудишься. Придет время, она сама вернется.

Он так и сказал, не «проснется», а «вернется», и это было правильно. Они оба это понимали. Вот только на душе от такого знания становилось все горше.

А за окном бушевала метель. Ветер выл в трубе, изо всех сил налегал на стекла, пытаясь выдавить и впустить в дом снег и стужу. Но дом был сложен на совесть и удары стихии выдерживал стойко. Утром, когда солнце уже должно было вскарабкаться на небосвод, в комнате все еще оставалось темно из-за снега, завалившего окна. К тому времени Август перестал хрипеть и кашлять и провалился в беспокойный сон. О том, что сон тревожный, говорили его стоны и всхлипывания. И Федору вдруг подумалось, то Желтоглазому ничего не стоит утянуть Берга на дно Нижнего мира.