Девушка с серебряной кровью

Айви спала спокойно. Все-таки Федор не выдержал, заглянул в ее комнату. В полумраке не спешащей уходить ночи он не видел ее лица, но слышал ровное дыхание. Нельзя сказать, что он совсем успокоился, но сжимающие душу тиски слегка разжались, позволяя дышать без боли. Когда он вышел из комнаты, Аким Петрович уже натягивал тулуп.

– Пойду разгребать снег, – сказал он, надевая волчью шапку. – И скотину надо покормить.

– Можно мне с вами?

– Идем, вдвоем веселее.

* * *

Они работали несколько часов: отгребали от окон снег, прорывали в сугробах узкие тоннели. Никогда раньше Федор не видел столько снега. Он и подумать не мог, что такое вообще возможно. А когда спросил у Акима Петровича, часто ли в здешних краях приключаются такие сильные снегопады, тот лишь пожал плечами, голодная скотина интересовала его сейчас гораздо сильнее, чем Федор с его вопросами.

Когда по проделанному тоннелю они возвращались к дому, оказалось, что окна уже снова заметены почти до половины, и Аким Петрович лишь раздраженно махнул рукой и, стряхнув снег с шапки и тулупа, шагнул в сени. А Федор остался расчищать снег. Этим ненастным, больше похожим на ночь днем ему особенно сильно хотелось света. Когда работа была закончена, послышался вой, полный тоски и голодной злости.

– Волки, – сказал Аким Петрович, и, словно в подтверждение его слов, испуганно заржал в хлеву жеребец. – Приходят по льду из леса. За коня не волнуйся, до него им не добраться, запоры в хлеву крепкие. Но во двор теперь без лишней нужды не выходи. Раньше они близко к дому никогда не подходили, но кто знает… Я и бури такой не припомню.

Короткий зимний день пролетел в хлопотах и заботах. Управившись с хозяйством и приготовив еду на следующий день, они уселись за стол у керосиновой лампы, Аким Петрович с книгой, а Федор с набросками Айви и чертежами Августа.

Как и обещал Аким Петрович, Август пошел на поправку. Жар, державшийся весь день, к ночи спал, но дыхание все еще оставалось тяжелым. Берг спал, просыпался лишь, когда Аким Петрович пытался напоить его отваром, да и то ненадолго. Айви тоже спала, не выходила даже к столу, но Аким Петрович из-за этого, казалось, не тревожился. К ночи вернулись волки, завыли где-то совсем близко.

– Спи здесь, – предложил Аким Петрович.

Но Федор отказался. Ему думалось, Айви придет в его сон быстрее, если он будет ночевать не в доме, а в бане.

– Присмотрю за скотиной, – сказал он, сам до конца не понимая, как станет присматривать.

Старик ничего не ответил, покачал головой, а потом спросил:

– С ружьем управляться умеешь?

Федор не умел, и отчего-то признаваться в этом было неловко.

– Плохо, – заметил старик. – Придется научиться. В наших краях такая наука не помешает.

Аким Петрович сунул ноги в валенки, накинул тулуп, снял со стены ружье:

– Пойдем, провожу. Заодно посмотрю, как там животинка. Держись рядом.

За сутки буря не утихла, наоборот, кажется, стала еще злее. Прорытые утром тоннели почти полностью занесло снегом, и короткий путь до хлева и бани занял долгих десять минут. В вой метели вплетались далекие волчьи голоса.

– Стая ушла, – прокричал Аким Петрович, пытаясь перекричать ветер. – Волки не любят долго оставаться на острове. Боятся.

Федор не стал уточнять, чего боятся волки, вслед за стариком ввалился в хлев, перевел дыхание, стер с лица снег. Жеребец вел себя смирно, и это было лишним подтверждением того, что волки уже далеко.

– Дров хватит? – спросил Аким Петрович перед тем, как уйти, и вместо ответа Федор кивнул. Он обошелся бы и без огня, только бы Айви пришла.

Айви не пришла. Всю ночь он бродил по мертвому дну мертвого озера, пытаясь самостоятельно найти дорогу в грот, но так и не нашел. Мертвецы волновались, словно чувствовали отголоски терзающей Верхний мир бури. Желтые огни в пещере горели ровным холодным светом, и Федор уже почти было решился войти туда, как проснулся.

Дрова в печи почти прогорели, сквозь заваленное снегом окошко не проникало ни лучика, но снаружи было тихо. Метель прекратилась. За ночь снега намело столько, что для того, чтобы добраться до дома, пришлось изрядно попотеть, а потом еще долго разгребать сугробы, расчищая дорожки.

Август уже пришел в себя и вяло переругивался с Акимом Петровичем, отказываясь от отвара и требуя коньяку. Айви все еще спала. Как такое вообще могло быть! Но Аким Петрович в происходящем не видел ничего особенного, и Федор заставил себя успокоиться, чтобы не думать о дурном, с головой ушел в работу. После бури работы хватило и ему, и Акиму Петровичу. А ближе к обеду на остров прибыла Евдокия. Она приехала на санях, в которые была запряжена крепкая невысокая лошадка. И каким-то совершенно непостижимым способом сумела пробиться к дому сквозь снежные завалы. Была она зла, но за злостью пряталась тревога.

– Тетушка, каким ветром?! – Федор раскрыл ей свои объятия и тут же получил мокрой и колючей рукавицей по лицу.

– Паразит! – Рука у Евдокии оказалась тяжелой, и, если бы не корзина, женщина бы, наверное, набросилась на него с кулаками. – В полную луну, Федька!.. – С каждым сказанным словом она охаживала его рукавицей. – Да я за эти дни поседела вся! С ума чуть не сошла, негодяй ты этакий!

Евдокия в последний раз огрела его рукавицей, а потом вцепилась в воротник тулупа, притянула к себе, всмотрелась в лицо и спросила:

– Блаженный жив?

– Жив. Что с ним станется? – На крик из дома вышел Аким Петрович, увидел измочаленную рукавицей Федорову морду и злорадно усмехнулся. – А сама-то ты как по такому снегу добралась?

– С Божьей помощью, – буркнула Евдокия и разжала пальцы, отпуская Федора на волю. – Вас похоронили уже. – Она ткнула его кулаком в грудь. – Сам Кутасов ко мне пожаловал, спрашивал, есть ли надежда на то, что вы живы. Я сказала, что дуракам везет. А где Айви? – Она вдруг забеспокоилась.

– Спит, – сказал Аким Петрович коротко, и Евдокия молча кивнула, не стала задавать никаких вопросов, лишь посмотрела на Федора слишком уж внимательно, а потому сунула в руки корзинку и велела:

– В дом неси. Пирогов вам напекла.

Обратно в Чернокаменск Евдокия уехала через несколько часов, еще по свету. За это время она успела прибрать в доме, приготовить еды едва ли не на неделю вперед и поругаться с больным, но не растерявшим кураж Августом. На Августа она злилась, кажется, даже сильнее, чем на Федора, именно его считала виновником случившегося. И даже плачевное состояние архитектора не смогло смягчить ее сердце. А когда Август вознамерился проводить ее до саней, и вовсе обозвала болваном. Но он не обиделся. Принимая во внимание скверность его характера, это было удивительно. Провожать Евдокию пошел Федор. Всю дорогу до берега они молчали, и, лишь садясь в сани, женщина вдруг сказала: