Девушка в тюрбане

О ночь в городе, лежащем на большой равнине, раскинувшейся в стране, которая плавает в море, о чувство головокружения, вызванное не множеством бесполезных звезд, но распространением по всему миру ярлыка «Made in Italy» уже не в виде неотесанных эмигрантов, а в безмолвном обличье прекрасных одеяний; воздушный бег шелковых призраков, грандиозный полет италийского ума, вот они, наши идеи — уже не по поводу свободы, а в применении к хлопку, легкому и приятному, как стиль модной коллекции (пусть они ею подавятся, говорит печальный и задумчивый Слон, сидящий в кресле и ничего не берущий в рот, как ни соблазняет его Слониха семью вуалями струганины). В соседней башне пьет и пьянеет Рак; у него тоже включен телевизор, где разглагольствует Великий Свинтус, — так прочь же отсюда, на свежий воздух! Выселенный Жираф подкрепляется один в закусочной только для жирафов — такие высоченные там стаканы. Крот подходит к окну: вечер выдался идеальный для звездолетов. Смертельно усталый Волчонок слышит сквозь полудрему, что мир ежедневно лишается драгоценной частицы, которой необходимо как можно скорее найти замену. Роза возвращается с моря. Лючия открывает свою таинственную сумку.

Именно в этот момент Лучо еще один знаменательный раз погружается в сон и попадает на виа Бессико. Одно за другим оглядывает он окна, и на мгновенье ему становится страшно, но он набирается мужества и ждет. Сейчас он узнает, кто это сделал, но сообщить уже не сможет; и все-таки он должен, подобно Леоне, подать хороший пример. За стеклами вырисовывается длинная тень. Слышно, как щелкает затвор заряжаемого ружья. Сколько же звезд! Стремительно растворяется окно.

Веет свежий ветерок — впервые за столько знойных дней. Оресте накрывает учителя простыней. На ночном столике для него приготовлен сверток. Внутри — книги, а сверху красивыми буквами выведено его имя — ОРЕСТЕ.

— Как же он ухитрился? — удивляется молодой доктор, осматривая пакет. — Ведь уже и не дышал.

— Браво, учитель! — говорит Оресте.

Он подходит к окну. Высовывается, как на китайской картине, и видит мальчишку, играющего в мяч. Как на картине, мальчишка смотрит вверх и машет рукой.

В эту ночь в квартале у реки никто не спит. Все наслаждаются доисторической свежестью. Огни, горящие в баре, освещают старых животных, звезды освещают саванну. Слон исполняет на фужере додекакобокалофонический концерт. Жираф возлежит на бильярде — ответственный подход к проблеме жилья. Глянцево-черный Моттарелло дремлет, завернувшись в скатерти, похожий на повелителя волхвов.

— Сегодня особенно много звездолетов, — замечает Рак.

— Это точно. Они хоть и похожи на звезды, на самом деле совсем-совсем другие, — отвечает Крот.

— Тут нужен наметанный глаз.

Некоторое время они безмолвствуют. Но разве это безмолвие? Это гудение далеких грузовиков, беседы марсиан, кошачьи шаги, шорох занавесок, за которыми — мир снов.

Моттарелло, проснувшись, мурлычет заунывно-убаюкивающий мотив своих родных мест.

— Абдул, — спрашивает Рак, — по-твоему, сегодня вечером холодно или жарко?

— Нормально, — отвечает Моттарелло и мурлычет дальше.

— О чем поешь?

— Это песня моей земли, Эритреи. Про льва с реки Магиб. Но на ваш язык не переводится, в нем нет таких слов.

— Учитель бы перевел, — говорит Рак. — Он все знает. Он тебе бы с ходу сказал, чем занят каждый китаец.

— Межпланетный корабль! — орет Крот. — Я видел, как он приземлился у бензоколонки на автостраде.

— Правильно сделал, только она сейчас и открыта, — замечает Рак.

Из-под покрывала ночи возникают две ослепительные жемчужины — Лючия и Роза.

— Вы откуда?

В это утро обитатели виа Бессико, проснувшись, увидели на фасаде СоОружения выведенное двухметровыми красными буквами имя ЛЕОНЕ. Все, кто проходят мимо, после недолгого раздумья вспоминают, что так звали убитого здесь парня.

Волчонок, услышав об этом, подскочил. Схожу потом посмотрю, думает он. А сотрут — буду писать снова и снова. Может, и не двухметровыми буквами — докуда дотянусь. Только сначала надо в клинику. А то вдруг Лучо выглянет и не увидит меня с мячом. Правда, сегодня играть что-то неохота, но раз ему приятно... Ради друга можно. Пускай когда-нибудь скажут, что эти животные были способны на великую солидарность. Выйдя на улицу, Волчонок видит, как на лужайке гоняются друг за дружкой четыре льва. Забавляются они или рассержены — неизвестно. То один, то другой, запыхавшись, останавливаются, переводят дух и вновь пускаются бегом.

В учебнике для начальной школы на картинке, изображающей ту давнюю эпоху, маленький доисторический герой шагает посреди миниатюрного пейзажа между домами и папоротниками; все цвета, наверно, такие и были, во всяком случае, вещественные свидетельства, дошедшие до нас через века, окрашены в цвета, благодаря которым мы полюбили этот пейзаж. Которые радуют нас и поныне — по-разному в каждую пору.

Джузеппе Конте

ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

Перевод Н. КУЛИШ

После долгих странствий я вернулся домой. Снова открыл окно, выходящее на восток, сел за письменный стол. Снова лежат передо мной записи легенд, собранных на Севере, где тучи несутся от озера к озеру, а над устьями рек по утрам тянутся лебединые стаи.

Вот я вновь здесь и словно впервые смотрю на это море. Блеклая золотисто-ржавая полоска, извилистая борозда неведомого пахаря пролегла по всей его шири. Она как будто раздвигается.

Божества, зачарованные обитатели моря и леса... Я думал, что легенды, собранные на Севере, рассказывают только о них, об их вечной жизни, о творимых ими чудесах. Но тогда, после равноденствия, той осенью, чьи огни я помню до сих пор, сам не знаю почему, я понял, что легенды рассказывают и о нас и открывают нам тайну наших жизней, я понял это благодаря Саре, благодаря тому, что с ней произошло и чего она не испугалась.

БОГ МОРЯ ПРИНИМАЕТ ОБЛИК ЮНОШИ

Однажды, в давние времена, мужчина земли полюбил женщину моря. Они встречались на узких песчаных отмелях, где кончаются заросли вереска и начинаются волны прибоя. Туда, плавно снижаясь, слетали вороны, там скакали стада диких коней, быстрые, как пепельно-серые тучи.

Он сильно любил ее, построил для нее дом. И звал ее пойти за ним, оставить этот берег, изглоданный ветрами и длинными волнами прибоя. На песке не росло ничего, одни лишь водоросли, липкие буро-зеленые водоросли, их скопления змеились на берегу, похожие на гниющие охапки срезанного камыша. Только вороны прилетали туда да проносились стадами дикие кони.

А за этим берегом, говорил мужчина земли женщине моря, у них есть дом в плодородной, укрытой от ветров долине, где можно водить овец на пастбище, сеять рожь и ячмень.

Но женщина отвергала все это, она всегда это отвергала. Она убеждала его последовать за нею, войти в эти волны, познать их непрестанное, без цели и без отдыха, движение, добраться до далеких морских просторов, где повелители — ветры, а бури — повелительницы.

И смеялась, беседуя с ним на берегу, с влажными кудрями, как гроздья глициний сбегающими по плечам, с глазами, сверкавшими ярче перламутра.