Девушка в тюрбане

Слон провожает его взглядом, напоминающим прожектор финансовой инспекции. Потом, осклабившись, говорит девушкам:

— Могу я вас чем-нибудь угостить?

— Спасибо. Мне мятный, — говорит Роза и облокачивается о стойку.

Локти и грудь она выставила вперед, а мягкое место в противовес им оттопыривается назад, так что получается синусоида (хотя этот термин впечатления совсем не передает). Слон и рад бы сделать какой-нибудь очаровательный комплимент, но, будучи более искушен в галантине, нежели в галантности, ограничивается вздохом. Почуяв, что он беседует с куколками, со всех концов джунглей собираются хищники. Рак прибывает из рассадника мороженого, где клевал носом, Крот по пути опрокидывает две чашечки кофе, Жираф в спешке даже прихватил с площадки шар.

— А это что такое? — спрашивает Рак.

— Это вам, синьорина, — говорит Жираф, протягивая шар Лючии.

Начинаются возлияния. Изумленный бармен ставит шесть мятных ликеров на столик, за которым обычно процентное содержание алкоголя примерно то же, что в Москве субботним вечером. Слон рассказывает три анекдота, вполне soft-core [18] . Подходят другие клиенты — кто с дворнягой-бедолагой на поводке, кто с сигарой. Роза, хохоча, закидывает ногу в юго-восточном направлении, другая тем временем указует на юго-запад, провоцируя тем самым у присутствующих мерцательную аритмию и самые неестественные позы.

18

Здесь: безобидных (англ.).

Рак произносит тост:

— В зеленом море этого бокала я вижу двух прекрасных сирен. Они плывут впереди, а за ними, скрипя, движется наша старая лодка. Слегка на взводе, однако твердо стоя на ногах, я предлагаю выпить за Розу и Лючию, которые озарили нашу одинокую старость.

Аплодисменты.

— Предлагаешь, так пей, — говорит Слонище.

Рак без особого трепета смотрит на зеленую цикуту. Потом, зажмурившись, опрокидывает ее одним махом.

— Раз в год можно, — комментирует он. — Как выражаются латиняне, semel in anno licet... — (Нужное слово не приходит на ум.) — Эх, был бы здесь Лучо!

Веселья как не бывало. Лучо болен. Почему? Потому что стар. Леоне мертв. Почему? Нет ответа. Имеются в государстве вопросы и поважней.

Если б не пошел он в тот сад...

Если б не пошел он туда в тот вечер, в его-то годы...

Если б они сидели на месте и не высовывались.

Если б народ не открывал рта, а предоставил говорить комикам, делающим «шах вперед».

Если б не выходили люди на площадь да не действовали властям на нервы.

Если б подчинялись беспрекословно, чтобы не надо было их всякий раз запугивать.

Если б вообще никакого народа не было.

Народ — вот главная помеха современной демократии.

— Этого вы, конечно, не скажете в своей предвыборной речи, депутат Сорока.

— Не скажу, но подумаю.

— У этого Сороки на морде так и написано: «Не пойман — не вор», прямо душа радуется, — говорит Жираф, читая в «Демократе» про то, как мэр с блеском открыл Салон Бесплатных Макарон.

— Если б Леоне не пошел туда в тот день? — смущенно повторяет Рак: после мятного ликера он выдул еще шесть пива.

— Неужели вам никогда не случалось идти куда-нибудь, не зная толком — зачем? — спрашивает Жираф.

— Ну как же! Вот несколько лет назад... — начинает рассказывать Крот. — Проснулся я как-то утром и подумал: нет, так дальше жить невозможно! Корабли космические по галактике шастают, а я тут кирпичи кладу. Взял и ушел. По ночам стал в бинокль смотреть, не приземляется ли кто. Стою однажды ночью у футбольного поля, гляжу — садится небольшой такой звездолет, ну до того красивая штука — вроде зеленой окарины. Вылезают двое таких же, как мы, только без ушей и глаза побольше. Представляются: очень приятно, Брум с Бухвоста, Бунт с Бухвоста, рад познакомиться, Крот, как добрались, да везде заторы — в общем, все, что обычно говорится при «близких контактах третьего вида» [19] . Они мне: тут у нас загвоздка — карбюратор чихает.

19

Имеется в виду известный фантастический фильм С. Спилберга.

— Так прямо и сказали?

— Ну да. Только, разумеется, пользовались ядерной терминологией. К вашим услугам, говорю, это мы мигом, а там у них, оказывается, фюзеляж пробило, и туда попадал межгалактический воздух, вот карбюратор и заклинило. Ну, я дыру зашпаклевал известкой, сколько, говорят, мы вам должны, да что вы, отвечаю, рад был помочь, а они: ну что ж, если вдруг будете случайно в наших краях... да уж и не знаю, говорю, супруга моя каждый год все в Римини да в Римини. Тогда Брум мне и говорит: дайте хоть по-бухвостовски пожать вам руку. Они когда жмут руку — будто током бьет, так у меня после этого сразу прошли и радикулит, и печенка, три года я был как огурчик, потому что их рукопожатие действует как раз три года. Я им на прощанье подарил герань, там она считается деликатесом, они готовят из нее подливку для бухвостели — это ихние макароны. А Брум мне и говорит: «Позволь дать тебе напоследок один полезный совет: когда идешь, смотри не только вперед, но также вниз и вверх. Больше увидишь». С тем и улетели.

Всем рассказ Крота понравился, только Слон выражает недоверие.

Тут откуда ни возьмись появляется Волчонок, вид у него таинственный; пожалуй, впервые в истории секретный агент вооружен мячом.

— Где Лючия?

— Только что ушла. Может, еще догонишь.

— Бегу.

— Погоди-ка, — останавливает его Слон. — Ты знаешь, что такое бухвостель?

— Макароны с дырками, как на дудках, их едят на Бухвосте с подливкой из герани.

На подходе к клинике Лючия и Волчонок замечают какую-то необычную суматоху. Четыре «пантеры», масса репортеров, огромный мотокентавр, перегородивший им дорогу. Все они сопровождают синий Фиат-кашалот с пуленепробиваемыми стеклами и ростральными дворниками.

— Это депутат Сорока, будущий мэр. Приехал в клинику с визитом.

Атмосфера в Святой Урсуле накалена. Опорожняются утки, меняются простыни, дезодорируются больные. Самые запущенные палаты закрыты, а пациентов согнали в маленький холл и посадили перед телевизором. Джильберто Филин бегает туда-сюда, передвигая шкафчики для медикаментов, поправляя шапочки, выслушивая раковины умывальников. Повсюду развешивают добавочные распятия, изымая их с груди сестер милосердия. Совершает добровольный крестный путь санитар — несет внушительное дубовое распятие. На обеденных подносах рядом с манной кашей появляются неправдоподобные ломти сыра и простыни ветчины. С одним из больных при виде банана случился обморок.

Вот уже демократический гул возвещает о том, что по ступеням восходит Сорока, и скоро глухие услышат, а слепые прозреют и обретут право голоса.

ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

— Мы идем навестить больного, — говорит Лючия, — из сто девятой палаты.

— Нельзя, пока не завершится визит депутата, — отвечает цербер.

— И сколько же он продлится?

Страж разводит руками: амплитуда — два метра пятнадцать сантиметров.

— Так что же нам делать, здесь подождать?

— Вы родственники?

— Да, — врет Лючия.

— Я — нет, — чистосердечно признается Волчонок. — Я только друг.

Страж кривится.

— Вот как? И сколько же лет твоему другу?

— Семьдесят.

— И ты, пацан, дружишь с семидесятилетним?

— А вам бы не хотелось подружиться с малышкой лет восемнадцати?

— Ну, то дело другое.

— Это как сказать.

— Что-что?

— Ничего. Так вы меня пропустите?

— Нет. Только родственники.

— А друзьям нельзя?

— Ты что, оглох? Я же сказал: только родственники.