Девушки без имени

Эмори бросил письмо на столик. Он не разозлился, просто казался вымотанным и неуверенным в себе.

— Я не стану этого делать. Луэлла явно отказалась возвращаться домой, и я не собираюсь умолять свою дочь. Ты думаешь, она сможет прожить в кибитке всю зиму в штате Мэн? Осмелюсь предположить, что она вернется до первого снега. — Его самоуверенность уколола меня: он не сомневался, что я соглашусь с ним. Да и с чего бы? Разве я когда-то ему противоречила? Никогда. Вот и ответ. Порой я могла склонить его на свою сторону, если речь шла о девочках, но я никогда не задавала ему вопросов. Поначалу — потому что любила его. Потом — потому что не хотела знать правды.

Прикончив виски, я поставила стакан на кофейный столик. На драгоценном дереве (столик Тилдоны купили еще в XVIII веке) виднелся влажный след. Мне было приятно его оставить. Я встала, чтобы сходить за сигаретницей. Когда я вернулась, Эмори, чуть отклонившись назад, уставился на меня, наблюдая, как я закуриваю и швыряю сигаретницу на диван. Прокатившись по бархату, она звякнула о подлокотник.

Я глубоко затянулась и выпустила облачко дыма в сторону Эмори.

— Возможно, твоя дочь поймет, зачем возвращаться домой, если ты принесешь ей извинения за то, что сделал.

Это его удивило.

— Ты хочешь ей настолько уступить? Позволить диктовать условия? — Он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, продолжая смотреть на меня. По крайней мере, он не заявил, что ему не за что извиняться.

Картинным жестом Эмори потянулся к моей руке, но я отвела его ладонь. Я не собиралась смягчаться. Я никогда не позволяла себе злиться на него, но теперь была зла.

— Я хочу знать, как ты намерен вернуть нашу дочь.

Его обычная тактика не возымела успеха, и Эмори подошел ко мне ближе. Думаю, он желал сближения.

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я запер ее на чердаке? Пригрозил лишить наследства? Она не вернется домой, пока не захочет.

— Может быть, это ты не хочешь, чтобы она возвращалась?

— Не говори глупостей, Жанна! — Его самообладание дало трещину. На скулах выступили красные пятна. Он не привык к возражениям, а мне его дискомфорт доставлял удовольствие. Чуть успокоившись, он сказал: — Ты слишком расстроена, чтобы это обсуждать. Поговорим, когда ты придешь в себя. — Сообщив это, он повернулся к двери.

Я наконец-то загнала его в угол, и он готовился сбежать. Я последовала за ним в коридор.

— Я полностью в себе. — В моем голосе слышалось возмущение, накопившееся за годы.

Он не стал меня слушать, надел пальто и снял с крючка шляпу.

— Куда ты?

— Прогуляться. Мне нужен свежий воздух.

— Не смей меня игнорировать!

— Я тебя не игнорирую. Мне просто нужно спокойно подумать.

— О чем? О своих прегрешениях?

Эмори подошел ко мне и наклонился совсем близко:

— Прекрати, Жанна. — Над верхней губой выступили капли пота. Он был так близко, что я могла поцеловать его. Может быть, он поцелует меня сам, лишь бы я замолчала. — Прекрати.

Я не хотела его целовать. Я хотела сделать ему больно.

— Что прекратить? — Я издевалась, как злобная школьница.

— Сейчас не время. — Каким-то образом он повернул дело так, будто это я отказываюсь от важного разговора.

Он распахнул дверь, и я закричала:

— Просто верни Луэллу!

Но тут Эмори уронил шляпу, наткнувшись на Эффи, которая стояла на верхней ступеньке.

Мы уставились на нее. Но в нашем ослеплении мы не смогли ее по-настоящему увидеть. Наша младшая дочь проскользнула в дом и побежала наверх.

Никто из нас не сказал ей ни слова и не посмотрел ей вслед.

11

Эффи

Вслед за сестрой Марией я поднялась на два лестничных пролета и оказалась в дортуаре, заставленном рядами кроватей. Серые шерстяные одеяла прикрывали тощие матрасы, сверху лежали плоские подушки. Реку отсюда видно не было. За высокими зарешеченными окнами раскачивались густо переплетенные ветви, темневшие на фоне бесцветного неба.

Меня заставили вымыться и тщательно прополоскать волосы в ванной комнате.

— Чтобы всех вшей выгнать, — заявила сестра Мария, настолько уверенная в их наличии, что я не стала ее разубеждать.

Ледяная вода текла кое-как, и я мылась очень быстро, орудуя бруском бурого мыла. Ватерклозета в ванной не было — только фарфоровая раковина, голые трубы и ванна, из которой я выскочила, как только промыла волосы. Я облачилась в теплое шерстяное платье, которое мне дали на смену моей одежде, и даже не обратила внимания на то, какое оно колючее.

В коридоре, терпеливо сложив на груди руки, меня ждала сестра Мария. Она кивнула, и мы пошли вниз. Мокрая коса холодила шею. По пути сестра Мария объясняла, что на третьем этаже расположены дортуары, на втором — классные комнаты и столовые Ассоциации женщин, куда меня никогда не пустят, а на первом — часовня, приемная, прачечная, столовая и ванная. По ночам посещать туалет нельзя — под нашими кроватями стоят ночные горшки.

Мы вошли в большую комнату с узкими высокими окнами, затянутыми облаками пара. Воздух был такой влажный, что казался густым, капли воды сразу осели на лице, как будто по щекам мазнули кистью. Под деревянными балками тянулись бельевые веревки, увешанные самой разной одеждой. Пахло чем-то незнакомым — позднее я поняла, что это был запах отбеливателя, крахмала и мокрой шерсти. Девушки стояли над стиральными досками, торчавшими из больших бочек, руки их быстро сновали вверх-вниз, и над бочками, словно туман над озерами, поднимался пар.

Я поискала в комнате Луэллу. Пока меня вели к длинному столу, я заглядывала в опущенные лица, залитые потом. У стола стояли девушки, водившие шипящими черными утюгами по широким полотнищам. Сестра Мария подошла к самой высокой девушке, скуластой, со стянутыми в узел светлыми волосами и завитками на висках. Кожа у нее была цвета слоновой кости, черты лица точеные, а глаза цветом напоминали бледное небо.

— Эффи, это Мэйбл, — сообщила сестра Мария. — Мэйбл, дорогуша, не покажешь ли ты Эффи, как гладить?

Мэйбл уперла кулак в тощее бедро:

— А почему бы ей не начать со стирки, как нам всем?

— Делай как тебе сказано, — нараспев проговорила сестра Мария, явно привычная к таким разговорам, и заскользила прочь так плавно, словно катилась на колесиках, что придавало ей сходство с призраком.

Мэйбл схватила меня за руки. Прикосновение к голой коже испугало меня.

— Что с твоими ногтями?

— Ничего, я такой родилась, — пробормотала я.

Раньше я никогда не выставляла руки напоказ и теперь жалела, что осталась без перчаток.