Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
В наших руках находятся три пленника — трое детей. Дети эти усыновлены одним из ваших батальонов, значит, это — ваши дети. Мы предлагаем возвратить вам этих трех детей, но с тем условием, чтобы вы предоставили нам свободный выход из башни.
Если вы откажетесь от этого нашего предложения, то слушайте: вы можете атаковать башню только двумя способами, — или через пролом, со стороны леса, или через мост, со стороны холма. Здание на мосту — трехъярусное. В нижний этаж я, Иманус, говорящий с вами, велел поставить шесть бочек смолы и сто пуков сухого вереска; в верхнем этаже навалена солома, а в среднем хранятся книги и бумаги. Железные ворота между мостом и башней заперты и ключ от них у господина маркиза; я же просверлил в полу под воротами отверстие и провел через него пропитанный серой фитиль, один конец которого опущен в одну из смоляных бочек, а другой — находится у меня под рукой, в самой башне, и я могу зажечь его, когда мне заблагорассудится.
Теперь от вас зависит — принять наше предложение или отвергнуть его. Если вы его примете, мы немедленно уходим; если вы его отвергнете, дети умрут. Выбирайте!»
Человек, говоривший с высоты башни, замолк. Снизу раздался голос:
— Мы отказываемся.
Голос этот был решителен и резок. Другой голос, менее резкий, но тоже твердый, добавил:
— Мы даем вам двадцать четыре часа для безоговорочной капитуляции.
Наступило молчание. Наконец тот же голос продолжал:
— Если завтра, в этот час, вы не сдадитесь, мы начнем против вас приступ.
— И тогда никому не будет пощады, — добавил первый голос.
На этот резкий голос отозвался другой голос с крыши башни. Между двух ее зубцов просунулась высокая фигура, в которой при свете звезд можно было узнать грозную фигуру маркиза Лантенака, и фигура эта, как бы ища кого-то в темноте, воскликнула:
— Как, это ты, поп?
— Да, это я, изменник! — ответил снизу грубый и резкий голос.
XI. Ужасы войны
Резкий голос, действительно, принадлежал Симурдэну, более молодой и мягкий был голос Говэна. Маркиз Лантенак не ошибся, признав в первом говорившем аббата Симурдэна.
В течение немногих недель в этой стране, которую гражданская война залила кровью, Симурдэн успел приобрести громкую известность, но известность самого жуткого свойства. Про него говорили: «Симурдэн в Вандее будет почище Марата в Парижа и Шалье в Лионе». Аббата Симурдэна настолько же порицали теперь, насколько его прежде уважали: надетая наизнанку священническая ряса всегда производит такое действие. Симурдэн наводил на всех ужас. Люди слишком строгие, в сущности, несчастные люди, их осуждают на основании их поступков; но тот, кто мог бы взглянуть в их душу, быть может, оправдал бы их. Непонятый Ликург может показаться Тиберием. Как бы то ни было, два человека, маркиз Лантенак и аббат Симурдэн, склоняли одинаково низко каждый на свою сторону чашу весов ненависти: проклятия, расточаемые роялистами по адресу Симурдэна, составляли должный противовес ненависти, которую питали республиканцы к Лантенаку. Каждый из этих двух людей считался в противном лагере чудовищем, так что в то самое время, когда марнский депутат назначал в Гранвилле награду за голову Лантенака, Шаррет назначал в Нуармутье награду за голову Симурдэна.
А между тем оба этих человека, и маркиз и аббат, были в каком-то смысле одним существом. У маски гражданской войны два лица; одно из них обращено к прошлому, другое — к будущему, причем они оба одинаково ужасны. Лантенак был одним из этих лиц, Симурдэн — другим; с той только разницей, что на ужасном облике Лантенака лежали исключительно мрак и тень, а на зловещем лице Симурдэна отсвечивалась утренняя заря.
Таким образом осажденная Тургская башня добилась отсрочки в двадцать четыре часа. Благодаря вмешательству Говэна, как видел читатель, военные действия были приостановлены на этот срок. Гуж-де-Брюан, как оказалось, имел совершенно точные сведения: благодаря стараниям Симурдэна, под начальством Говэна теперь, действительно, было четыре тысячи пятьсот человек, частью линейных солдат, частью национальных гвардейцев, с которыми он и осадил Лантенака в Ла-Турге; кроме того, у него было двенадцать орудий, из которых он поставил шесть у опушки леса, направив их на саму башню, а шесть — на возвышенности, направив их против мостового укрепления. Кроме того, ему удалось подвести мину и расширить брешь у подножия башни.
Поэтому, по истечении суточного срока перемирия, борьба должна была возобновиться при следующем раскладе сил: на холме и в лесу стояли четыре тысячи пятьсот республиканцев; в башне было девятнадцать роялистов, имена которых, в случае желания, можно было бы восстановить на основании публикаций, объявлявших их стоящими вне закона. Мы, впрочем, быть может, еще встретимся с ними.
Симурдэн хотел, чтобы Говэн, поставленный во главе такого значительного отряда, в сущности небольшой армии, был произведен в генералы; но тот отказался, сказав: «Когда Лантенак будет захвачен,
тогда посмотрим. Пока я еще не заслужил этого звания». Впрочем, в нравах республики было поручать команду над значительными силами офицерам, состоящим в сравнительно невысоких чинах.Странная судьба выпала на долю замка Тур-Говэн: один Говэн его защищал, другой осаждал. Этим может быть объяснена некоторая сдержанность атаки, но отнюдь не защиты, так как Лантенак принадлежал к числу тех людей, которые ничего не щадят; к тому же он почти всю свою жизнь прожил в Версале и относился очень равнодушно к Тургу, которого он почти совсем не знал. Он просто пришел сюда искать убежища, будучи тесним со всех сторон, — вот и все, но он ни на одну минуту не задумался бы в случае необходимости его срыть. Говэн, напротив, относился к старому замку с большой почтительностью.
Слабым местом этой небольшой крепости был мост. Но в библиотеке, находившейся на мосту, хранились семейные архивы; если повести с этой стороны приступ, невозможно было бы избежать пожара; а Говэну казалось, что сжечь архивы значило бы оскорбить своих предков. Тург был одним из самых старинных замков в Бретани; от него зависели все бретонские лены, подобно тому как в средние века все французские лены зависели от Луврского замка. Кроме того, Говэна связывали с этим замком семейные воспоминания: он здесь родился и вырос. И вот извилистые хитросплетения судьбы заставили его, взрослого человека, атаковать эти почтенные стены, которые охраняли его, когда он был ребенком. Неужели же он до того проявит свою непочтительность к этому зданию, что превратит его в прах и пепел? Быть может, в каком-нибудь углу чердака еще стоит колыбель, в которой он, Говэн, лежал, когда был младенцем. Воспоминания очень часто бывают способны растрогать человека, и Говэн, ввиду этого старинного дома, его фамильной собственности, был чрезвычайно взволнован. Поэтому-то он и пощадил мост и ограничился тем, что устранил возможность всякой вылазки или бегства в эту сторону, наведя на мост батарею; для атаки же он избрал противоположную сторону, подведя подкоп и мину под самое основание башни.
Симурдэн предоставил ему поступать по-своему; но в душе он был недоволен им, относясь в высшей степени равнодушно и даже пренебрежительно ко всему этому «старому, готическому хламу» и столь же мало допуская снисхождение к зданиям, как и к людям. Щадить замок, это, по его мнению, значило выказывать слабость; а слабость характера, по мнению Симурдэна, была одним из главных недостатков Говэна, и он, внимательно наблюдая за ним, всячески старался остановить его на этой, крайне опасной на его взгляд, наклонной плоскости. Однако он сам, — и он должен был сам себе сознаться в том не без досады, — почувствовал некоторое волнение при виде Тургского замка, этой библиотеки, из которой он брал первые книги, по которым он учил читать Говэна. Он был сельским священником в соседнем приходе Паринье; он сам, Симурдэн, жил долгое время во флигеле на мосту; в этой самой библиотеке он, держа у себя на коленях Говэна, учил его азбуке; среди этих старых стен он видел своего возлюбленного воспитанника, своего духовного сына, растущим и развивающимся физически и духовно. Неужели он разрушит и сожжет эту библиотеку, этот мостовой флигель, эти стены, среди которых, казалось, еще раздавались благословения, призываемые им на ребенка? Нет, он решил их пощадить, хотя и не без угрызений совести.
Он предоставил Говэну вести осаду с противоположной стороны. Тургский замок имел свою дикую сторону — башню и свою цивилизованную сторону — библиотеку. Симурдэн решил, что атака должна вестись только с первой из этих сторон.
Вообще, это старое здание, защищаемое одним из Говэнов и атакуемое другим Говэном, еще в эпоху французской революции как будто жило старой феодальной жизнью. Вся история состоит из рассказов о войнах между родственниками. Этеоклы и Полиники {382} настолько же греки, насколько и готы. Гамлет совершил в Эльсиноре то же самое, что Орест в Аргосе. {383}
XII. Меры для возможного спасения детей
Вся ночь прошла и с той и с другой стороны в приготовлениях.
Как только окончились переговоры, Говэн тотчас же позвал к себе своего помощника. Гешан, о котором уже была выше речь, был человек довольно заурядный, честный, храбрый, созданный больше для повиновения, чем для командования, понятливый до тех пор, пока это нужно начальству, бесстрастный, неподкупный, не способный войти в сговор со своей совестью. Движения его души и сердца регулировались чувством долга и дисциплины, подобно тому как движения пугливой лошади регулируются прикрепленными с обеих сторон ее головы наглазниками, для того чтобы она могла смотреть только прямо перед собой, а не по сторонам, и он поэтому и шел вперед все по прямой линии, не озираясь по сторонам. Шел-то он прямо, но по очень узкой дороге. Впрочем, это был человек вполне надежный, в роли начальника — строгий, в роли подчиненного — послушный.