Девяностые годы
Шрифт:
Утром, выйдя из своей палатки, Салли нашла Маритану спящей возле ее костра.
— Юкки! — воскликнула девушка, вскакивая и щурясь на солнечный свет. — Долго были закрыты мои глаза!
Она внимательно следила за тем, как Салли разгребает золу и кладет на тлеющие угли сухие сучья, наливает котелок водой и вешает его на крюк над огнем.
— Инки — злой дух — схватил меня, — объяснила она, пугливо покосившись на палатку Фриско. — Фриско злой, бил меня.
— Я знаю, — ответила Салли. — И я очень за это сердита на Фриско.
— Правда? — удивилась Маритана.
Она побежала к палатке Фриско и так же, как Салли, разгребла золу, разожгла костер,
Накануне Моррис тоже ходил играть к Фриско, но вернулся рано и лег спать. Салли тоже хотела было лечь, но осталась посидеть еще немного, наслаждаясь свежестью звездной ночи. Поэтому она оказалась свидетельницей того, что произошло с Маританой. А Моррис только слышал шум и злился, что ему мешают спать.
За завтраком он сказал Салли:
— Надо выбираться отсюда. Я больше не могу выносить соседство Фриско.
— Если бы мы жили подальше, — горячо подхватила Салли, — мы бы не были вечно на людях. А этой ночью было просто ужасно, я хотела вступиться за Маритану, но…
— Еще что! — сердито крикнул Моррис. — Да разве можно это делать? Такие скандалы неизбежны, когда в лагере заведется туземка.
— Послушай, Морри! — возмутилась Салли. — Да ведь Маритана не виновата, а Фриско зверски избил ее!
— А тебе-то что? — Моррис не терпел возражений. — Фриско, конечно, не должен держать у себя Маритану. Он прекрасно знает, к чему это приведет. Но я не позволю тебе вмешиваться в такие дела. Очень тебе нужно опекать какую-то черномазую туземку.
— Ах, Моррис!
С одной стороны, Салли не хотелось спорить с мужем, с другой — она не могла не упрекнуть его в душе за то, что он не находит нужным защитить Маритану от побоев. Салли мучилась, чувствуя, что ей самой будет не так легко примириться с этим, но она уже видела, в какое неловкое положение может поставить ее вмешательство в судьбу девушки. Как, например, уладится это дело с ребенком Маританы?
На другое утро Маритана опять сидела у костра Салли. Вид у нее был растерянный и несчастный — точно собака, которую ударил тот, кто обычно кормил ее и ласкал.
— Фриско говорит — иди к черту, — сказала она, глядя на Салли, словно ждала от нее объяснения. — Не хочет меня. Не хочет, чтобы черномазая приносила ему тут детей.
Салли охватил гнев. Она была вне себя от боли и обиды за Маритану. Грубое бесстыдство Фриско возмутило ее до глубины души. Она не знала, что сказать девушке. Но вдруг ее осенило.
— А Бардок хочет ребенка? — спросила она.
— Да-а! — Лицо Маританы просияло. — Смеялся и прыгал. Старая жена давно не приносила ребенка.
— Знаешь что, Мири! — сказала Салли. — Возвращайся-ка ты к Бардоку. Ребенку будет лучше с твоими родными.
— Дождя нет, — печально отозвалась Маритана, — у черных воды нет, еды нет. Фриско дает есть.
Салли вздохнула, убедившись, что Маритану к Фриско прислало племя, чтобы получить от него часть его запасов. Она накормила Маритану сытным завтраком, и та скрылась в кустарнике еще до того, как проснулся Моррис.
На следующий вечер к Фриско явился Бардок, его брат и один из старейших отцов племени; Фриско грубо ругался и отказал Бардоку в обычных подарках. Моррис потом рассказал Салли, что Фриско старался дать понять туземцам свое нежелание
в какой-либо мере нести ответственность за ребенка Маританы.Но Бардоку показалось, что Фриско намерен забрать ребенка себе, и дело чуть не дошло до драки. Однако брат Бардока, не раз служивший старателям проводником и кое-как понимавший язык белых, разъяснил это недоразумение. Он заявил, что Маритана жена Бардока, тот может дать ее взаймы белому человеку, но не ребенка, полученного ею от мингари, ибо в ребенке воплощен дух одного из предков племени. Поэтому ребенок принадлежит племени и Бардоку, его отцу.
Когда Фриско понял, что Бардок не связывает беременность Маританы ни с ним самим, ни с Фриско и чистосердечно верит сказке о мингари, он разразился оглушительным смехом и щедро одарил туземцев продовольствием, прибавив к этому обычную бутылку вина и пачку табаку.
— Видимо, считается, что у каждой туземки происходит непорочное зачатие, — заметил он весело, довольный, что избежал тягостных обязательств. — Она может заполучить ребенка от любого камня или бочага, где живут духи предков. Живут они, как видно, и в мингари.
Однако Салли не склонна была с такой легкостью снять с Фриско всю ответственность. И всякий раз, когда он к ней приближался, она немедленно поворачивалась к нему спиной. Она не удостаивала его ни взглядом, ни словом. Моррис говорил ей, что она ведет себя преглупо. Ведь Фриско не оставалось ничего иного.
— Он бы хоть позаботился о том, чтобы Маритана не голодала, пока она носит его ребенка, — гневно возражала Салли.
Племя Маританы еще некоторое время оставалось в лагере подле пересохшего озера; кочевников часто видели в городе. Динни говорил, что воды и дичи теперь так мало в глубине страны, что туземцы вынуждены выпрашивать пищу у белых.
Однажды Маритана привела своих сородичей к миссис Салли в полном убеждении, что та обойдется с ними так же ласково и дружелюбно, как с ней самой. И Салли почувствовала, что под смеющимся взглядом Маританы гораздо труднее отказать старухе туземке в нескольких горстях муки или сахара, чем бывало раньше, когда она говорила кочевникам, подходившим к палатке: «Нет ничего, идите, идите…»
Маритана несколько побаивалась своих родичей: смиренно стушевывалась в присутствии мужчин и проявляла должное почтение к старухам. Но она весело разгуливала с девушками и детьми в своем когда-то нарядном платье, теперь измятом и грязном. Она до упаду смешила своих подруг, важно выступая по неровной каменистой земле, подобрав юбку, как это делала миссис Салли, или показывала, как миссис Баггинс спешит к опреснителю, вихляя жирными бедрами, и ругает Пэдди Кевана за то, что он помогает возчику распрячь лошадей, вместо того чтобы донести ей тяжелые бидоны с водой.
Вскоре Салли убедилась, что разрыв с Фриско не слишком огорчил Маритану. Она была так же весела и беззаботна, как прежде, бродила с места на место со своим племенем, полуголодная и полуголая, хотя на ней еще остались бусы и клочья сшитого вместе с Салли платья.
Моррис отказался от своего намерения передвинуть палатку подальше от Фриско.
— Стоит ли? — сказал он. — Может быть, мы очень скоро переберемся в Мэнзис или в Кэноуну.
За последнее время многие старатели, разочаровавшись в Хэннане, свертывали свои палатки и уходили. А Моррис считал, что их участок дает слишком мало. Тяга в Мэнзис и Кэноуну все усиливалась, спекулянты уже поговаривали о том, что тот или другой из этих приисков может стать центром золотопромышленности.