Девять десятых судьбы
Шрифт:
Шахов выстрелил из винтовки раз, другой, третий, ударил кого-то штыком и горячей рукой, схватившись за холодный стержень затвора, пытался снова зарядить пустую винтовку.
Огромный лохматый казак, стоявший у обгорелой избы, неторопливо подошел к нему: он повернулся и бросился бежать обратно.
– Стой, сукин сын, - неспешно сказал казак, свободной рукой крепко схватив его за ворот гимнастерки и толкая в спину прикладом.
Задыхаясь и хрипя, Шахов старался разогнуть крепкие, костяные пальцы.
Он разорвал, наконец, рубаху и
Другой казак, коротенький, кудрявый, что-то невнятно приговаривая, стал целить; матрос все бежал и бежал, не оглядываясь.
– Как медленно бежит, - случайно подумал Шахов, и вдруг кровь тяжело отхлынула вниз, и сердце стало биться медленными, пустыми ударами.
Казак выстрелил, и матрос, рванувшись, сделал несколько торопливых шагов в сторону и, подняв правую руку, упал вниз лицом на землю.
– Идем, что ли, - чему-то улыбаясь, сказал кудрявый казак.
Они пошли вдоль железнодорожной насыпи. Только теперь, как бы очнувшись от непонятного перепутанного сна, Шахов пришел в себя и понял, что произошло с ним.
С радостью и необычайным спокойствием, которое неожиданно пришло к нему, он понял, что исход боя решен, что ненапрасно эти люди из утлого окопа бежали навстречу казакам, и не напрасно этот матрос упал вниз лицом, чтобы не подняться больше, и не напрасно, его, Шахова, ведут с закрученными руками под угрозой двенадцати, пятнадцати или двадцати пяти винтовок.
Он глубоко втянул в себя воздух и огляделся:
Батареи казаков отходили назад.
Последние отряды их еще отстреливались нехотя, - но все уже было кончено: матросы, непрерывно стреляя, окружали Царское Село со всех сторон.
Лошади, потерявшие всадников, метались вдоль деревень и падали, сраженные нечаянными пулями.
В стороне, неподалеку от Виттолова, дымным пламенем горела подожженная снарядами дача; вокруг нее мелькали черные силуэты людей.
Под Александровской, где стояли коноводы, казаки наскоро разбирали дыбившихся лошадей и один за другим скакали по Гатчинскому шоссе.
– Пленные?
– спросил за спиной Шахова, резкий голос.
Казак, не выпуская Шахова, вытянулся во фронт.
– Так точно, господин генерал.
Шахов поднял глаза: он увидел черную жесткую бороду и красноватые глаза, смотревшие на него в упор, не мигая.
– В штаб, в Гатчину, - коротко сказал генерал.
Он, хромая, пошел в сторону, по узкой тропинке.
Два есаула шли за ним.
Опираясь на шашку, он с трудом перелез через крутую насыпь, отталкивая адъютантов, которые хотели поддержать его.
...Усиленная рекогносцировка с боем, произведенная сегодня, выяснила, что... для овладения Петроградом наши силы считаю недостаточными... Царское Село постепенно окружается матросами и красногвардейцами...
Тарханов осторожно вошел в комнату, и, почтительно вытянувшись,
остановился у порога....Необходимость выжидать подхода обещанных сил вынуждает меня отойти от Гатчины, где занять оборонительное положение, для чего головной отряд...
– Ваше превосходительство!
...Граждане, солдаты, доблестные казаки донцы, кубанцы, забайкальцы, уссурийцы, амурцы и енисейцы, вы все, оставшиеся верными своей солдатской присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к вам обращаюсь я...
Перо трещит, рвет бумагу, забрызгивает чернилами аккуратные круглые буквы.
– Прошу извинения, ваше превосходительство! Я только-что встретил пленного, которого взяли вчера вечером. Это - видный большевик. Я встречал его в Петрограде. Разрешите допросить?
Генерал мельком взглянул на Тарханова и тотчас же снова обратился к приказу.
– Прикажите привести сюда.
Шахов под охраной двух казаков стоял в коридоре, с закрученными на спине руками.
Его втолкнули в комнату. Не глядя ни на кого, опустив голову, он молча подошел к столу.
– Развяжите руки, - быстро сказал генерал.
Казаки перерезали веревку.
– Поручик, допросите пленного.
Тарханов, прищелкнув шпорами, сел за стол и придвинул к себе чернильницу и бумагу; глаза у него сузились, бледное лицо побледнело еще больше.
– Назовите вашу фамилию.
Шахов молча растирал затекшие руки; на запястьях у него были синие полосы.
Только теперь, при звуках этого голоса, он поднял голову - и увидел знакомое лицо, которое он видел всего два раза в своей жизни, и которое теперь в третий раз предвещало ему, что он никогда не увидит его в четвертый.
Он усмехнулся и ничего не ответил.
– Фамилия?
– повторил Тарханов.
– You say, you used to meet him; therefore you must know his name*1, - раздражительно произнес генерал.
Тарханов, разбрызгивая чернила, принялся писать.
– Сколько вам лет?
– спросил он, отрываясь от протокола допроса и с совершенной корректностью перегибаясь к Шахову через стол.
Шахов внимательно и как-будто с особенным любопытством рассматривал бледное и холеное лицо: ровный, как струна пробор, свежевыбритые, слегка напудренные щеки, высокий, прямой лоб, тонкие губы; от него пахло одеколоном, и только теперь Шахов заметил, что правый глаз у Тарханова немного больше и темнее, чем левый.
Он снова ничего не ответил.
– Вы будете отвечать?
– сдержанно спросил Тарханов. _______________
*1 Вы говорите, что вы с ним встречались; стало-быть, вам должно быть известно его имя.
– Нет.
Тарханов встал и, отодвинув от себя протокол допроса, обратился к генералу:
– Я полагаю...
– Я полагаю, что вы должны осведомиться о причинах, которыми руководствуется этот человек, отказываясь отвечать на ваши вопросы.
Тарханов молча наклонил голову и сел. Руки у него едва заметно дрожали.