Девять девяностых

Ада впервые видела Париж изнутри — вот какой у него, оказывается, вкус. Перец и слезы.

— С этой Дельфин — одни проблемы, — сказала Татиана, когда они уже почти что спустились в метро, но в последний момент всё же решили погулять в парке — дойти до следующей станции. День был хороший, теплый, не сказать, что зима. В Екатеринбурге сейчас наверняка сугробы ростом с человека. Детей кутают в шарфы до самых глаз. А здесь в воздухе было что-то неясно-свежее, весеннее. Татиана даже сдернула с шеи платок, и от него поднялся теплый аромат — Ада знала эти духи, у них было собачье имя «Трезор».

Раньше она очень любила духи — даже больше нарядов и уж точно сильнее, чем украшения. В школе у Ады были мыльно-сладкая «Шахерезада» и рижский «Диалог», который она помогала тратить маме на пару с Оленью. Потом появились наконец французские — «Исфаган». Флакончик был в форме урны для праха, а запах — как обморок. На рынке в Екатеринбурге эти духи называли «Испахан».

В Париже Ада каждый день по пути на работу заходила в «Сефору» — и бесплатно пшикалась «Трезором». Она даже красилась в этом магазине: у одного стенда ресницы, у другого — губы. Обязательно крем для рук. Между прочим, не одна Ада так делала — со временем с ней даже начали здороваться соседки по стендам, любительницы дармовой красоты.

Татиана, вместо того чтобы продолжить рассказ о Дельфин — весьма интересный для Ады, потому что эта недобритая девушка ей чем-то понравилась, — так вот, Татиана стала рассказывать о парке Монсо, потому что гид в ней с разгромным счетом побеждал все прочие ипостаси.

Парк — бывшее владение герцога Орлеанского, который, как известно, был масоном — и потому здесь так много масонских символов.

— Обрати внимание на эту египетскую пирамиду, — сказала Татиана, обнимая широким лекторским жестом довольно-таки невзрачную — как на детской площадке — кирпичную постройку.

Еще в Монсо нашелся памятник Шопену — он так вдохновенно играет на рояле, что доводит до слез примостившуюся в ногах слушательницу.

И памятник Мопассану.

— И еще, обрати внимание…

— Расскажи про Дельфин, — невежливо перебила Ада. Татиана обиделась, гид внутри нее предлагал немедленно распрощаться с дерзкой девчонкой и не встречаться неделю как минимум! Но вдруг, впервые в жизни, капитулировал перед другом.

— Ну, раз тебе неинтересно про Монсо…

— Мне очень интересно! Кстати, это ведь здесь казнили коммунаров?

— Да, — сказала Татиана. — А про Дельфин рассказывать особенно нечего. Малышкой была такая прелестная билингва. Моя Шарлотт, например, вообще не хотела говорить на русском — и сейчас не говорит. И училась всегда плохо.

Татиана тяжко вздохнула. Ей было обидно за свою Шарлотт, которая всегда пребывала на задних ролях — «у озера», как говорят в кордебалете. (Ада кое-что знала про балет — в детстве мама пыталась увлечь ее этой каторгой, но, к счастью, педагоги сочли девочку «аморально ленивой».)

— Надя и Марк всю жизнь для Дельфин расписали вперед — вот, знаешь, как портреты рисуют по клеточкам. Но ведь жизнь — это не живопись. Года три назад началось — плохая компания, выпивка, Надя боится, что и наркотики. Сейчас Дельфин под домашним арестом, потому что была какая-то история то ли с угоном машины, то ли с дракой. Марк проще ко всему этому относится, он участник парижского мая.

— Да ты что! Неужели правда?

— Правда. «Запрещать запрещается», и всё такое. На самом деле это старая песня — все бунтари в Париже превращаются в буржуа. Это естественный процесс, как приход весны.

— А чем Дельфин сейчас занимается? Учится?

— Да, в Сорбонне, отделение «Летр».

Литература. Ада попыталась сглотнуть комок зависти — но он крепко застрял в горле.

— Но и с учебой хватает проблем. Прогулы, вранье, низкие рейтинги… А еще у нее каждый месяц новый мальчик ночует. С такой дочкой никаких сыновей не надо… Знаешь, как говорила моя одесская бабушка? «Плохая девочка хуже плохого мальчика».

— Да, — невпопад сказала Ада. Ей было совсем неинтересно про сыновей и дочек. А вот про Дельфин она бы еще послушала.

Олень, Дельфин… Вы звери, господа!

На прощанье Татиана показала Аде коринфскую колоннаду — колонны окружали пруд и отражались в воде. Вода и не думала замерзать — зима была теплая.

За все эти месяцы Ада всего лишь раз видела тоненькую, как на крем-брюле, корочку на водоеме в Тюильри, над которым скользят скульптурные Аполлон и Дафна — очень уместно похожие на конькобежцев.

В Екатеринбурге река Исеть покрывалась ледяной коркой такой толщины, что Ада и Олень запросто ходили по ней с одного берега на другой. Лень было из видеобара «Космос» топать пешком до Плотинки.

На льду — молчаливые рыбаки, каждый в своем «домике»-палатке.

А эта колоннада в парке Монсо напоминает ротонду в Харитоновском парке, пусть и отдаленно. Папа гулял там с Адой в детстве.

Надо же, как часто она стала об этом вспоминать.

Начала видеть их в Париже повсюду.

Папу. И Екатеринбург.

Бермудский Монмартр

Автобус номер 91 идет от Монпарнаса к Бастилии.

Ада ездит этим автобусом по воскресеньям — теперь она работает няней, оплата почасовая, ребенку пять лет, и он до сих пор сосет пустышку. Работу предложила Надя — на следующий же день после того, как они с Татианой были у нее в гостях. Оказывается, Ада произвела приятное впечатление (даже розы его не подпортили), а приятели Нади хотят сохранить у ребенка русский язык. Они тоже были в гостях: месье — француз, волосы темного серебра, жирные и блестящие, напомнили Аде селедку. Мадам, конечно, русская. Наташа. Таким хоть сто лет исполнится — они Наташи навек.

— Лялечку родили с трудом, — рассказывала Татиана, — уже сильно за сорок обоим было. Мальчик сложный.

Не то слово. По любому поводу Паскаль выгибался дугой, как истеричка.

— Je suis susceptible, — объяснял, когда, разумеется, не держал во рту пустышку.

Паскаль по-прежнему носил памперсы, хотя ростом был выше всех малышей на площадке, куда Ада приводила его после завтрака.

Ада не очень любила детей. Но раз уж ей доверили ребенка — да еще и платили за это (а месье Селедка даже иногда подбрасывал ей сверху пару купюр, жаль, что мелких), — она, конечно, старалась делать всё на совесть.

Читала маленькому Паскалю русские сказки.

Разговаривала с ним на русском. Старалась готовить русскую еду — потому что обед тоже был ее обязанностью. Месье и мадам в воскресный день отдыхали. Честно сказать, они радостно сбегали из дому, как только Ада появлялась на пороге.

Ада умела готовить — спасибо маме и преподавательнице труда Нине Ивановне, которая школила учениц так, как будто собиралась выдать их замуж за своих собственных сыновей. Мама научила варить борщ, лепить пельмени, печь блины. Нина Ивановна подарила рецепты оливье (в Париже он известен как «русский салат»), сельди под шубой, драников и яблочного пирога «шарлотка». Вот и всё Адино меню — но Паскаль не жаловался, видимо, за его гастрономические пристрастия отвечала мамина русская кровь. Ада, заправляя салат майонезом, слушала знакомый чавкающий звук соуса — и опять вспоминала дом: Новый год, папа разливает шампанское. Или видела Нину Ивановну — пробует салаты у каждой девочки, на кого-то глядит хмурой ведьмой, кому-то улыбается, как добрая волшебница.