Девять граммов пластита

– Сыпь две, не ошибешься. Хорошо, что ты не нервничаешь. – Сергей протянул ей пачку своих сигарет. – Значит, мы можем поговорить спокойно.

Он достал свой пижонский золотой «Ронсон», дал Лизавете прикурить и начал пропаганду и агитацию по всем правилам психологической науки:

– Ты совершенно права, я виноват целиком и полностью. Как идиот, забыл про эту дурацкую записку, заставил тебя ждать. Но поверь, мне пришлось уезжать в страшной спешке.

– Я догадалась, тебя потом настойчиво разыскивали партнеры… – Лизавета кашлянула, – по бизнесу…

– Ты снимала трубку? Тогда понятно, как они на тебя вышли… Я страшно беспокоился и…

– И три дня молчал, как рыба. Это я тоже поняла.

– Я уже сказал, что был не прав. – Сергей закурил вторую сигарету подряд, что делал крайне редко. – Но я никак не мог связаться с тобой. Поверь!

Когда на тебя смотрят открыто и доверчиво, лучше соглашаться.

– Верю.

– Да не смотри ты на меня так!

– Я и не смотрю. – Лизавета поняла, что выбрала верную тактику. Самоуверенность слетела с Сергея Анатольевича Давыдова, как пух с перезревшего одуванчика.

– Лиз, – он называл ее на английский манер «Лиз» очень редко, чаще в шутку, а иногда в минуты особой откровенности и близости. Первый раз он пробормотал «Лиз», когда поцеловал ее на Пикадилли. А еще в Новый год, в Будапеште. Ранним утром, когда они вернулись с прогулки в гостиницу, Сергей подвел ее к окну, они долго смотрели на сонный, замерший после праздника город, на зеленоватые крыши домов, на притулившиеся возле тротуаров чистенькие автомобили, на обрывки серпантинных лент. «Мы будем очень счастливы, Лиз», – сказал тогда Сергей. Сколько их было, волшебных минут, за те семь месяцев, что они знакомы? – Лиз, – повторил Сергей; он хотел разбудить ее память, хотел воскресить счастливые миражи, – я знаю, ты имеешь право меня выгнать, ты права на сто процентов, я не имел права быть нечестным. Но я не врал! Я просто утаивал часть правды. Эта… эта бомба в твоей машине, она ведь из-за меня. И я виноват, что не уберег, что не подумал заранее… Мужчина должен уметь предвидеть, а я… – Сергей говорил так взволнованно, что Лизавета забыла о выбранной ею маске холодной учтивости. – Знаешь, мне однажды в жизни не повезло, попалась не та женщина, чужая, понимаешь? И я долго не мог избавиться от ощущения, что мне никогда не найти свою половинку. А потом я нашел. Конечно, я должен был тебя оградить.

– От чего?

Сергей пропустил вопрос мимо ушей.

– Ты оказалась такой чудесной: умной, красивой, сдержанной и чуткой одновременно. Еще когда стреляли там, в ресторане, я подумал – вот это женщина! Ты ведь даже не пикнула. Просто встала. А когда выяснилось, что ты еще и русская…

– Есть женщины в русских селеньях… – Некрасов помог Лизавете справиться с волной нежности и любви.

– И чувство юмора у тебя есть. Я не могу тебя потерять. Понимаешь?

Лизавета, как всякая женщина, любила комплименты. Особенно когда эти комплименты были посвящены не крутым линиям бедра или круглым коленкам и когда они слетали с уст человека, не считавшего, что умная женщина – это ошибка природы, патология, возникшая потому, что Бог, расписывая хромосомный баланс, неразборчиво написал букву Y. Вообще говоря, комплименты про глаза и талию ей тоже нравились, но их приходилось выслушивать гораздо чаще. Лизавета уже было развесила уши, которыми любят женщины, но вовремя вспомнила, что именно этот человек, загружающий ее красивыми словами, забыл о ней, когда у него появились свои, мужские проблемы. И потому ответила сурово:

– Нет, не понимаю. Ты, кажется, допил кофе?

– Нет, не допил. – Сергей демонстративно поднес к губам чашку. – Я попробую еще раз объяснить. Есть вещи, которые тебе лучше не знать…

– Не такая уж я непонятливая. Я все прекрасно поняла. У тебя есть много вещей. Есть твой драгоценный «Остин», есть квартирка в центре Лондона, есть я, а еще есть вещи, о которых мне лучше не знать. Но эти вещи делают из тебя подонка, урода. Только уродство прячут с таким рвением.

– Неправда!

– Правда, милый, правда… Я не знаю, чем ты зарабатываешь на жизнь, но это что-то связано с людьми, которые вместо привета посылают отрезанное ухо или девять граммов пластита. И ты один из них!

– А ты? Ты вся из себя честная и чистая! Воплощение безупречности. Ходишь в белых одеждах, говоришь только то, что думаешь, никогда не кривишь душой. И при этом называешь министрами очевидных уголовников, берешь интервью у депутатов с криминальным прошлым и веришь, когда милиционеры, ловко обирающие всех задержанных, жалуются на крошечную зарплату!

У Сергея была хорошая память. В свое время Лизавета действительно рассказывала ему обо всем этом. В коллекции персонажей, у которых она брала интервью, был и явный уголовник с депутатскими корочками. Тот шевелил толстыми пальцами с не до конца вытравленной наколкой и все повторял: «Ну, мы во власти должны, чисто, людям помочь».

– Да, я не волшебница. А может быть, даже презренная конформистка. Но я, по крайней мере, друзей не подставляю.

– Разве я тебя подставил?! – Сергей осекся. Голос его упал. – Да, подставил. Я не знал, что люди в России такие дурные. Но я же все и уладил. Объяснил кому следует, что я и ты нужны им живыми и здоровыми. Твой компьютер, слава Богу, никто не трогал, так что… Словом, теперь нас будут беречь весьма влиятельные люди. Малыш, моя милая Лиз, теперь все будет в порядке, вот увидишь! – Сергей очень осторожно сжал ее руку, лежавшую на столе.

Лизавета вдруг почувствовала, что она безмерно устала – спорить, возражать, устала от загадок.

– А компьютер-то тут при чем?

– Слушай, ты можешь мне просто поверить? Даю тебе честное благородное слово – больше никаких взрывов. Я вчера обо всем договорился.

– Именно поэтому меня несколько часов назад чуть не сбила машина?

– Несколько часов назад? Это невозможно… Тебе показалось!

– Ага. Показалось. Мне и еще трем свидетелям. У нас коллективное помешательство, мания преследования. Все будем сидеть в одном бедламе. Но до того, как меня отправят в сумасшедший дом, я хочу выспаться.

– Подожди. Когда это было?

– Вечером, после выпуска. Мы тихо-мирно шли по Чапыгина. Это такая флегматичная улочка, где и днем-то под машину трудно попасть, а на нас наехали поздним вечером, почти наехали. Если бы не Саша, ты навещал бы меня в морге.

– В одиннадцать вечера?

– Позже…

– Ничего не понимаю… – Сергей казался по-настоящему растерянным.

– Я тоже ничего не понимаю. Уже три дня, как ничего не понимаю. Как сняла сюжет про этот дурацкий террористический акт, так ничего и не понимаю.

– Какой террористический акт?

– В «Тутти-Фрутти», это мини-пекарня. В тот день, когда ты назначил мне свидание и пропал. Тогда все и началось.

– Расскажи все с самого начала, – потребовал Сергей.

– Надоело рассказывать. Я спать хочу.

– Это несправедливо. Ты говоришь, что я тебя подставил, но не хочешь сказать, как именно!

– Ты мне тоже не все рассказываешь!

– Я отвечу на все твои вопросы, если ты расскажешь, что стряслось за эти дни! Договорились?

Сергей подобрал верный ключик – сыграл на ее любопытстве, вечном и бессмертном любопытстве, которое сгубило кошку. Лизавета полгода гадала, в какие именно махинации замешан ее гениальный компьютерщик, и тут такой шанс.

– Хорошо, слушай. – Усталость мгновенно улетучилась. За пять минут Лизавета сумела рассказать обо всем – о череде странных происшествий, о собственных переживаниях, о том, какие версии они разрабатывали с ребятами, пытаясь объяснить необъяснимое.

– Значит, ты меня покрывала до самой последней минуты… – улыбнулся Сергей, когда она замолчала.

– Больше не буду, – буркнула Лизавета. – Твоя очередь отвечать на вопросы.

– Хорошо. Ты меня спрашивала, как я зарабатываю на жизнь, и подозревала во всех смертных грехах. Это довольно сложный вопрос, и я хотел бы получить еще одну чашку кофе.