Девять месяцев до убийства

— Дверь справа, хозяин. Потом прямо. Да смотрите, как бы вам не заехало по носу этой проклятой дверью.

Я ощупыо нашел дверь, вошел, пересек двор и оказался в морге, где за столом на возвышении увидел Холмса.

— Новая жертва, Ватсон, — сказал он мне вместо приветствия замогильным голосом.

Доктор Мюррей и слабоумный тоже присутствовали при сем: доктор стоял молча за столом, а Майкл-Пьер прислонился к стене с лицом, искаженным от страха.

Доктор Мюррей пребывал в каком-то оцепенении. Холмс поднял брови и резко спросил:

— Доктор Мюррей, как вы полагаете, доктору Ватсону не станет дурно?

— Нет, — ответил Мюррей и откинул покрывало.

В самом деле — то, что открылось моим глазам, вполне могло повлечь приступ дурноты. Едва ли можно было, сохраняя здравый рассудок, описать это жестоко изрезанное человеческое тело. Потрошитель жестоко исполосовал его с тем же дьявольским искусством. Нормы приличия не позволяют мне описывать в деталях содеянное им. Скажу только, что яше удержался и простонал:

— Но ведь у нее отсутствует одна грудь, Холмс!

Холмс мрачно кивнул.

— На этот раз наш безумец решил оставить ее себе — как трофей.

Созерцать это было выше моих сил. Я поторопился сойти с возвышения.

— Ради Бога, Холмс, — воскликнул я. — С этим чудовищем надо покончить немедленно.

— Вы не первый, кто выразил это желание, Ватсон.

— Скотланд-Ярд сможет чем-нибудь помочь вам в дальнейшем расследовании?

— Вам, Ватсон, скорее следовало бы спросить, — хмуро ответил он, — смогу ли я быть чем-то полезным Скотланд-Ярду? Боюсь, что нет.

Мы простились с доктором Мюрреем и со слабоумным и вышли на улицу, в туман. Меня передернуло при воспоминании об увиденном.

— Эта развалина, которая некогда была Майклом Осборном… Холмс, мне показалось, что он — словно преданный пес Мюррея, и ждал только знака, чтобы броситься исполнять какое-то грязное дело?

— Скорее, преданный пес, которому передался ужас хозяина. Относительно Майкла Осборна вы заблуждаетесь, Ватсон.

— Может быть, может быть.

Мне стоило труда подумать о чем-то еще.

— Вы догнали того посыльного, которого преследовали, Холмс?

— Несколько кварталов я гнался за ним, не отставая. Но он знает все закоулки и проходные дворы в Лондоне не хуже меня. Ему удалось уйти.

— А как вы провели остальное время, могу я поинтересоваться?

— Часть дня просидел в библиотеке на Боу-стрит, где пытался представить себе ход мыслей того безумца и найти в них определенную логику.

Холмс чуть ли не ощупью брел сквозь густую пелену тумана, а я держался за ним.

— Куда мы идем, Холмс?

— В одно место, тут, в Уайтчапеле. В библиотеке я начертил схему, Ватсон: отметил на карте района места всех убийств Потрошителя, которые нам известны. Я не один час размышлял над ней, и пришел к выводу, что у Потрошителя есть в центре круга, который получился на карте, какое-то прибежище, откуда он отправляется творить свои черные дела. Комната, квартира, словом, какой-то угол, где он переодевается перед убийством и куда возвращается после него.

— Это прибежище мы и разыскиваем сейчас?

— Вот именно. Поглядим, не помогут ли нам подметки наших башмаков, коли не помогла спинка кресла.

— По такому туману найти нам будет не просто.

— Разумеется, но есть и определенные обстоятельства, которые облегчат нам поиски. К примеру, я тщательно опросил бы свидетелей.

Слова его просто обескуражили меня.

— А я и понятия не имел, что есть какие-то свидетели, Холмс!

— В известном смысле есть, Ватсон. В известном смысле! Не раз Потрошителю удалось скрыться буквально за несколько минут до того, как была найдена его жертва. У меня даже появилось подозрение, что он специально совершает убийства с таким расчетом, чтобы выказать свое презрение к роду человеческому и пощекотать себе нервы. Вы же помните, как близко от него мы были тогда.

— Конечно.

— Как бы то ни было, а я попытался выяснить, в каком направлении он постоянно уходит, и пришел к выводу, что он движется от окружности, на которой лежат места совершенных им убийств, к центру. Вот в центре круга мы и будем его искать.

Мы пробирались в ночной тьме, сквозь пелену тумана, по Уайтчапелю — по той сточной яме, куда собирались человеческие отбросы большого города. Уверенность, с которой двигался Холмс, показывала мне, как хорошо он изучил это зловонное место. Мы оба молчали. Только один раз Холмс остановился и спросил:

— Впрочем, Ватсон, вы не забыли положить в карман револьвер?

— Это была последняя моя мысль перед выходом.

— Я тоже вооружен.

Вначале мы отважились войти в один притон, где, как оказалось, собирались курильщики опиума. От дыма, который стоял в нем, у меня перехватило дыхание. Я последовал за Холмсом и тоже прошел вдоль длинного ряда нар, на которых предавались своим грезам жертвы порока. Холмс останавливался то рядом с одним, то рядом с другим и пристально вглядывался в их лица. С некоторыми он заговаривал. Порой ему отвечали. Потом мы вышли. Судя по его виду, он явно нс получил сведений, сколько-нибудь заслуживающих внимания.

Затем мы обошли несколько обшарпанных гостиниц, где были встречаемы по большей части настороженным молчанием. И здесь Холмс тоже вполголоса побеседовал с некоторыми типами, причем у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что они знакомы. Время от времени одна-две монеты перекочевали из его рук в другие, давно нс мытые. После этого поиски наши продолжались в другом месте.

Выйдя из третьей гнусной дыры, еще более убогой, чем две предшествующие, я больше не смог сдерживаться.

— Холмс, Потрошитель — не преступник. Он — жертва.

— Жертва, Ватсон?

— Продукт той ужасной среды, которую мы здесь наблюдаем.

Холмс пожал плечами.

— Неужели вас не возмущает, в каких условиях живут эти люди?

— Разумеется, я бы только приветствовал капитальную чистку здесь, Ватсон. Видимо, она будет возможна когда-нибудь в просвещенном будущем. Но до тех пор я буду все-таки оставаться реалистом. Утопия — это роскошь. У меня нет времени на мечтания.

Прежде чем я успел что-то возразить, он открыл следующую дверь, и мы вошли в публичный дом. У меня едва не закружилась голова от удушливого запаха дешевой парфюмерии. Мы оказались в салоне, в котором полдюжины почти обнаженных женщин сидело в картинных позах и поджидало того, кто заглянет к ним на огонек из густого тумана.