Девятимечье. Тетралогия

Не прошло и получаса, как зал трактира был полон. Менестрель, уже давно расправившийся как с ужином, так и с элем, настроил гитару и заиграл. Его звучный голос легко перекрыл обычный трактирный гвалт и разнесся по залу.

Мой храм там, где я – он невидим, но прочен. Вся жизнь – путь к нему, ступени – день за днем. Мой храм – радость сна и раскаянье ночью За то, что любил бездушие свое… Это мираж, игры ума, Жарче огня зной – вечный страж, Мгла в пустыне…[27]

Эльф с интересом прислушался. Он собирался было уже уходить в свою комнату – хотелось отдохнуть перед тем, что ему предстояло, да и желания слушать очередного трактирного певца не было – но менестрель пел не то, что обычно исполняли такие заезжие барды. Никаких тебе рыцарей и драконов, прекрасных принцесс и свадеб, никаких разухабистых «пьяных» песенок, никаких лирических баллад…

Мой храм – там, где я стану небом бескрайним. В нем свет всех сердец, разбитых вечной Тьмой. Мой храм – там, где звон неразгаданной тайны: Кто мы на Земле, зачем мы здесь живем? Это мираж, игры ума, Жарче огня зной – вечный страж, Мгла в пустыне…

И каждый, кто слышал глубокий, сильный голос певца, невольно спрашивал себя – а кто мы?

Эльф нервно осушил бокал. Он старался не задавать себе вопрос – кто он? Испытывая непреодолимое желание вспомнить себя, он в то же время боялся – а вдруг воспоминания окажутся… какими? Он не знал. Страшными? Болезненными? Постыдными? Возможно, что и так…

Время шло, вино и эль лились в кружки и кубки, народ хмелел… Менестреля просили сыграть то одну, то другую песню из общеизвестных, но он лишь усмехался, и продолжал играть такие же непонятные и никому не известные баллады. И почему-то никто так и не полез вправлять слишком много о себе возомнившему барду мозги при помощи пудовых кулаков. Простые деревенские жители сидели, пили и молча слушали заезжего певца.

Подступала полночь. Люди начали расходиться. Допивали эль или вино, ставили на столы пустые кружки, клали перед менестрелем несколько монет и уходили. Наконец в таверне остались лишь хозяин, эльф и бард. Последний, отставив гитару в сторону, сгреб монеты со стола в потертый кожаный кошель, допил остатки вина из кубка и потянулся к чехлу, явно намереваясь воспользоваться второй частью платы хозяина за выступление.

Эльф встал и подошел к менестрелю.

– Благодарю за прекрасную музыку, – вежливо произнес он.

Бард перевел на него взгляд необычайно темных серых глаз.

– Рад слышать столь высокую оценку моего скромного таланта из уст представителя народа, который действительно разбирается в творчестве, – вежливо ответил он.

– Могу ли я попросить вас сыграть еще?

– Вино закончилось, – намекающее протянул бард. Эльф, усмехнувшись, сделал знак хозяину, и спустя полминуты на столе материализовались две бутылки и еще один кубок.

Менестрель задумчиво откупорил одну из бутылок, наполнил оба кубка, залпом осушил свой и налил еще.

– Сыграть еще? И что же хочет услышать благородный эльф с человеческим гербом на пальце? – насмешливо поинтересовался он. – Песнь о рыцаре, принцессе и драконе? Балладу о любви эльфийки к человеку? Или же застольную песенку, которую так любят в трактирах и на свадьбах?

– Спой что-нибудь свое, – попросил эльф, пропустив мимо ушей прозрачный намек на фальшивость дворянского перстня.

– Свое? Я никогда не исполняю собственных песен тем, кто не готов их услышать.

– Я – не готов?

– Не готов.

– А к чему я готов?

– К меньшему, чем то, что тебя ждет, – серьезно сказал человек, глядя эльфу в глаза. – Рожденный не под этим солнцем и не под этим небом, дитя другой Вселенной, крылатый, лишенный крыльев, древний и могущественный, ты – не готов.

Повисло тягостное молчание. Наконец эльф справился с собой и тихо произнес:

– Что ты знаешь обо мне?

– Лишь то, что сказал.

– Кто ты? – прямо спросил он.

– Мое имя ни о чем тебе не скажет, но, если хочешь, могу дать имя тебе.

– Дать имя?

– Имя, которого у тебя нет. И песню я тебе тоже подарю… может, она в будущем сможет подсказать тебе верный путь, Нархгал.

Положив пальцы на струны, менестрель запел.

А за горами, за морями далеко, Где люди не видят, а боги не верят, Там тот, последний в твоем племени легко Расправит крылья, железные перья! И чешуею нарисованный узор Разгонит ненастье воплощеньем страсти, Взмывая в облака судьбе наперекор Безмерно опасен, безумно прекрасен! И это лучшее на свете колдовство, Ликует солнце на лезвии гребня. И это все, и больше нет ничего, Есть только небо, вечное небо…[28]

Наутро эльф, названный Нархгалом, пытался вспомнить остальные слова этой песни, но так и не смог. Зато эти двенадцать строк врезались в память, словно бы он слышал их не один и не два раза.

Встряхнув головой, Нархгал посмотрел на Диегу.

– Пожалуйста, продолжай, – тихо попросила она.

– Я легко добрался до сердца леса. Там росли два могучих дерева, я не смог определить их породу. Они срослись кронами, и их ветви так тесно переплетались, что образовывали четкую арку. Мой конь отказался даже приближаться к ним, я попытался вести его в поводу, но безрезультатно. Тогда я бросил коня и пошел один. И… из-под арки я вышел совершенно в другом месте, более того, в другом мире. Там прошло всего три недели, прежде чем я снова услышал зов. На этот раз переход располагался в развалинах древнего города… И так раз за разом, мир за миром. Потом оказался здесь. Сразу после перемещения в этот мир я почувствовал зов, причем очень сильный. Мне кажется, я совсем близко, вот только к чему?

– Не знаю… – прошептала Диега, глядя на огонь. – Но цель путешествия в этом мире у нас одна. Я тоже ищу выход в другой мир. Нархгал… ты позволишь мне так тебя называть?

– Конечно.

– Нархгал, ты говоришь, что чувствуешь, куда тебе нужно попасть, чтобы переместиться. Тогда как ты ухитрился заблудиться?

– Я слишком близко, а зов слишком сильный. Едва попав в этот пренеприятный, надо заметить, мир, я почувствовал, что переход находится где-то в середине этой пустыне. Потом караванщик, с которым я ехал к пустыне, рассказал мне старинную легенду о существовании некоего Сердца Пустыни, оазиса, где скрыты Врата миров. Многие отправлялись к ним в поисках приключений, сокровищ, знаний, скрываясь от преследователей, и просто из любопытства, но ни один не вернулся. Я думаю, Сердце пустыни существует на самом деле, я чувствую его, но не знаю, где именно оно находится, – закончил он.

Диега помолчала, потом посмотрела Нархгалу в глаза.

– Я знаю. Я пришла в этот мир через Сердце пустыни и помню, как туда попасть. Сейчас мы в трех днях пути от него.

– Ты возьмешь меня с собой? – прямо спросил он.

– Да.

Путь к оазису Диега действительно знала хорошо. Они тронулись следующим вечером, когда жара спала. Рана Нархгала, обработанная мазями женщины, перестала вспыхивать болью при каждом неосторожном движении, и он спокойно мог держаться в седле.

Сперва эльф тревожился, как они поедут, ведь у Диеги была лишь одна лошадь. Когда он наконец спросил, она рассмеялась.