Девятнадцать минут

Она подобрала пакет, в котором был сандвич, пустую бутылку, сложила все это в рюкзак и направилась по извивающейся тропинке к воротам кладбища. Вход загораживала машина. Только дважды за все лето Джози видела, как подъезжали похоронные процессии, и от этого ей становилось немного дурно. Она зашагала быстрее, надеясь, что успеет уйти и будет уже автобусе, когда начнется служба, и тут поняла, что загораживающая ворота машина – не катафалк, и даже не черная. Это была та же машина, которая стояла возле их дома утром, а рядом, присев на капот и сложив руки на груди, стоял Патрик.

– Что вы здесь делаете? – спросила Джози.

– Я могу задать тебе тот же вопрос.

Она пожала плечами.

– Это свободная страна.

Джози ничего не имела против самого Патрика Дюшарма. Просто рядом с ним она нервничала по многим причинам. Она не могла взглянуть на него, не вспомнив о Том Дне. Но теперь ей некуда было деваться, потому что он стал любовником ее мамы (странно звучит), и в некотором смысле от этого было еще хуже. Влюбившись, мама пребывала на седьмом небе, в то время как Джози тайком ездит на кладбище, чтобы навестить своего парня.

Патрик выпрямился и сделал шаг в ее сторону.

– Твоя мама думает, что ты сейчас по горло занята в школе.

– Это она попросила вас следить за мной? – спросила Джози.

– Мне больше нравится слово «присмотреть», – поправил ее Патрик.

Джози фыркнула. Ей не хотелось показаться глупым подростком, но сдержаться она не могла. Сарказм служил ей силовым полем: как только она его выключит, он сможет заметить, насколько она близка к тому, чтобы расплакаться.

– Твоя мама не знает, что я здесь, – сказал Патрик. – Я хотел с тобой поговорить.

– Я опаздываю на автобус.

– Я отвезу тебя, куда скажешь, – раздраженно сказал он. – Знаешь, на работе я часто хочу повернуть время вспять, чтобы спасти жертву изнасилования до того, как это случится, чтобы оцепить дом прежде, чем туда влезет вор. Я понимаю, что чувствуешь, когда ни твои действия, ни слова не способны ничего исправить. Я знаю, что значит просыпаться среди ночи и бес прерывно прокручивать снова и снова одну и ту же сцену и воспоминания настолько яркие, что кажется, будто переживаешь это событие вновь и вновь. И я готов поспорить, что мы с тобой вспоминаем одно и то же.

Джози сглотнула. Ни разу во время доверительных разговоров с врачами, психиатрами и даже другими ребятами из школы никому так четко не удавалось описать ее чувства. Но она не могла позволить Патрику узнать об этом, не могла признаться в своей слабости, несмотря на то что он все равно поймет, что она чувствует.

– Не надо притворяться, что у нас есть что-то общее, – сказала Джози.

– Но у нас есть общее, – ответил Патрик. – Твоя мама. – Он посмотрел Джози в глаза. – Она мне нравится. Очень. И мне бы хотелось знать, что ты не против.

У Джози сжалось горло. Она попыталась вспомнить, как Мэтт говорил, что она ему нравится, и подумала, услышит ли она это от кого-нибудь еще раз.

– Моя мама – взрослая девочка. Она сама решает, с кем т…

– Не надо, – прервал ее Патрик.

– Что «не надо»?

– Не говори того, о чем потом пожалеешь.

Джози отступила на шаг, ее глаза сверкали.

– Если вы думаете, что, набиваясь ко мне в друзья, выиграете в ее глазах, то вы ошибаетесь. Лучше сделать ставку на цветы и шоколад. Ей на меня плевать.

– Это неправда.

– Вы не так долго с нами общаетесь, чтобы знать это.

– Джози, – сказал Патрик, – она с ума сходит из-за тебя.

Джози показалось, что правда стала у нее поперек горла и ее сложнее озвучить, чем переварить.

– Но не так, как из-за вас. Она счастлива. Она счастлива, а я… я знаю, что должна радоваться за нее…

– А ты здесь, – сказал Патрик, показывая на кладбище. – И тебе одиноко.

Джози кивнула и разрыдалась. Она отвернулась, смутившись, а потом почувствовала, что Патрик обнял ее. Он ничего не говорил, и на какое-то мгновение он ей даже понравился – любое слово, даже сочувственное, заняло бы пространство, куда ей нужно было вылить свою боль. А он просто дал ей возможность выплакаться, пока слезы не высохли, и Джози еще немного постояла, прижавшись к его плечу, и думала: прошла ли буря, или это только начало.

– Я сволочь, – прошептала она. – Я завидую.

– Я думаю, она бы поняла.

Джози отстранилась от него и вытерла глаза.

– Вы расскажете ей, что я прихожу сюда?

– Нет.

Она посмотрела на него снизу вверх удивленно. Она думала, что он станет на мамину сторону.

– Знаешь, ты не права, – сказал Патрик.

– В чем?

– В том, что остаешься одна.

Джози обвела взглядом холм. От ворот могила Мэтта не была видна, но все же она была, как и весь Тот День.

– Призраки не считаются.

Патрик улыбнулся.

– Зато мамы считаются.

Больше всего Льюис ненавидел лязг закрывающейся металлической двери. И то, что через тридцать минут он сможет покинуть тюрьму, мало успокаивало. Главное, что этого не могли сделать заключенные. И то, что одним из этих заключенных был мальчик, которого он учил ездить на велосипеде без тренировочных колес. Мальчик, который в детском саду сделал пресс-папье, до сих пор стоящее на письменном столе Льюиса. Тот самый мальчик, который на его глазах сделал свой первый вдох.

Он понимал, что для Питера его визит станет шоком – столько месяцев он обещал себе, что на этой неделе он наконец наберется мужества, чтобы навестить сына в тюрьме, но всегда появлялась то неотложная работа, то срочная статья. Но когда офицер открыл дверь и провел Питера в комнату посещений, Льюис понял, что недооценивал того, каким шоком для него самого станет свидание с Питером.

Он стал крупнее. Быть может, не выше, но шире – его рубашка плотно облегала плечи, и руки, налившиеся мускулами. Его кожа казалась прозрачной, почти голубой в этом неестественном освещении. Руки Питера непрерывно двигались – то он обнимал себя за плечи, а когда сел, они впились в сиденье стула.

– Ну, – начал Питер, – что тебе известно?

Льюис приготовил шесть или семь вариантов речи, чтобы объяснить, почему так и не смог заставить себя навестить сына раньше, но, увидев Питера, сидящего здесь, смог произнести только два слова:

– Прости меня.

Губы Питера сжались.

– За что? За то, что ты полгода не вспоминал обо мне?

– Мне кажется, – признался Льюис, – что скорее восемнадцать лет.

Питер откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Льюиса. Тот заставил себя выдержать этот взгляд. Сможет ли Питер простить все его грехи, несмотря на то, что сам Льюис сможет сделать то же самое по отношению к нему?