Девятнадцать минут

Ладно, честно говоря, никогда не понимала.

Она разочарованно встала и направилась к помощнице. Еще до начала суда она дважды вызывала Элеонор в надежде на то, что вместо обычного «да, Ваша честь» помощница отбросит свою чопорность и спросит, как у нее дела, как там Джози. И на какую-то долю секунды она перестанет быть для кого-то судьей, а лишь еще одной насмерть перепуганной матерью.

– Мне нужно покурить, – сказала Алекс – Я иду вниз.

Элеонор подняла глаза.

– Хорошо, Ваша честь.

«Алекс – подумала она. – Алекс, Алекс, Алекс».

Выйдя на улицу, она присела на бетонный блок и закурила. Глубоко затянувшись, она прикрыла глаза.

– Знаете, от этого умирают.

– От старости тоже умирают, – ответила Алекс и, обернувшись, увидела Патрика Дюшарма.

Он поднял лицо к солнцу и прищурился.

– Не думал, что у судьи есть слабости.

– Вы, наверное, думаете, что я сплю за трибуной судьи.

Патрик улыбнулся.

– Ну это было бы просто глупо. Там негде положить матрац. Она протянула пачку.

– Угощайтесь.

– Если вы хотите предложить мне взятку, то есть способы поинтереснее.

Алекс почувствовала, как лицо заливает краска. Видимо, она его неправильно поняла. Разве он мог сказать такое судье?

– Если вы не курите, то зачем вышли сюда?

– За солнечным светом. Когда мне целыми днями приходится торчать в зале суда, это плохо влияет на мой фен-шуй.

– У людей нет фен-шуй. Фен-шуй есть у помещений.

– Вы это точно знаете?

Алекс засомневалась.

– Ну, не знаю.

– Понятно. – Он повернулся к ней, и она впервые заметила светлую прядь в его волосах, прямо надо лбом. – Вы меня разглядываете.

Алекс сразу же отвела глаза.

– Все в порядке, – сказал Патрик, смеясь. – Это альбинизм.

– Альбинизм?

– Ну да. Знаете, белая кожа, белые волосы. У меня только полоса, как у скунса. Не хватило одного гена, чтобы быть похожим на крол?ка. – Его взгляд посерьезнел. – Как Джози?

Она хотела было окружить себя китайской стеной, сказав, что не собирается обсуждать с ним ничего, что касается дела, которое она будет рассматривать. Но Патрик Дюшарм сделал то, чего так хотелось Алекс, – он отнесся к ней, как к обычному человеку, а не публичной фигуре.

– Вернулась в школу, – поделилась Алекс.

– Знаю. Я ее видел.

– Вы… Вы там были?

Патрик пожал плечами.

– Да. На всякий случай.

– Что-то случилось?

– Нет, – ответил он. – Все было… обычно.

Это слово повисло между ними. Ничего уже не будет так, как обычно, и они оба это знали. Можно склеить осколки, но если ты сделал это сам, то в глубине души всегда будешь знать, что вещь уже не целая.

– Эй, – Патрик положил руку ей на плечо. – Вы в порядке? Она с ужасом поняла, что плачет. Вытерев глаза, она отстранилась.

– Со мной все в порядке, – сказала она, проклиная Патрика за этот разговор.

Он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но тут же закрыл.

– Тогда оставляю вас наедине с вашими слабостями, – сказал он и вошел в здание.

Уже вернувшись в свой кабинет, Алекс вспомнила, что детектив говорил о слабостях во множественном числе: он поймал ее не только с сигаретой, но и на лжи.

Появились новые правила: все двери, кроме главного входа, после начала уроков закрывались, несмотря на то что какой-нибудь ученик с оружием мог уже быть внутри. С рюкзаками в класс больше не пускали, хотя оружие можно спрятать под курткой, или в маленькой сумке, или даже в застегнутой на молнию папке для бумаг. Все – и учителя, и ученики – носили на шее удостоверения. Полагалось, что так будет видно, кто. есть, а кого нет, но Джози не могла избавиться от мысли, что таким образом в следующий раз можно будет легко определить личность убитых.

На линейке директор подошел к микрофону и поприветствовал всех в Стерлинг Хай, хотя они вернулись и не в Стерлинг Хай. Потом объявил минуту молчания.

В то время, как остальные ребята во время минуты молчания опустили головы, Джози посмотрела вокруг. Она была не единственной, кто не молился. Некоторые ученики обменивались записками. Несколько человек слушали плеер. Какой-то мальчик списывал домашнее задание по математике.

Боятся ли они, как и она, поминать погибших, чтобы не чувствовать себя еще более виноватыми?

Джози повернулась и ударилась коленом о парту. Парты и стулья в этой временной школе были для младших школьников, а не для беженцев-подростков. В результате, никто не помещался. Колени Джози были на уровне подбородка. Некоторые ребята не смогли даже сесть за парту, им приходилось писать, держа тетрадки на коленях.

«Я как Алиса в Стране чудес, – подумала Джози. – Смотрите, как я падаю».

Джордан подождал, пока его клиент сядет напротив него за столом в тюремной комнате свиданий.

– Расскажи мне о своем брате, Питер, – попросил он.

Он внимательно следил за лицом Питера и заметил тень разочарования, когда тот понял: Джордан опять раскопал то, что Питер надеялся скрыть.

– Что именно? – спросил Питер.

– Вы дружили?

– Я его не убивал, если вы об этом.

– Нет, не об этом, – пожал плечами Джордан. – я удивлен, что ты раньше о нем не упоминал.

Питер посмотрел на него.

– Когда, например? Когда мне нельзя было и рта раскрыть на предъявлении обвинения? Или тогда, когда вы пришли сюда и заявили, что ваше дело говорить, а мое – слушать?

– Каким он был?

– Послушайте. Джойи умер, и вам это, разумеется, известно. Поэтому мне не понятно, каким образом разговор о нем может мне помочь.

– Что с ним случилось? – настаивал Джордан.

Питер царапал ногтем металлическую обивку стола.

– Этого золотого мальчика-отличника переехал пьяный водитель.

– С этим тяжело смириться, – осторожно сказал Джордан.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, твой брат был идеальным парнем, правильно? Одного этого уже достаточно. А после смерти он вообще превратился в святого.

Джордан специально сказал это, чтобы удостовериться, что Питер заглотнул наживку, и, конечно же, лицо парня изменилось.

– С этим невозможно смириться, – горячо проговорил Питер. – Невозможно сравниться.

Джордан постучал карандашом по своему портфелю. Была ли причиной ярости Питера ревность или одиночество? Или это массовое убийство было способом привлечь внимание наконец-то к себе, а не к Джойи? Как построить защиту так, чтобы действия Питера говорили о его отчаянии, а не о желании превзойти славу брата?