Девятнадцать секунд

Значит, я должен был идти сейчас, пусть даже рискуя быть застигнутым.

Я открыл окно. Внизу я увидел черный колодец пустынного двора. Я снова схватил террориста за лодыжки и подтащил его как можно ближе к окну. Затем я наполовину перекинул его через подоконник, так, чтобы его голова, плечи и руки свешивались наружу. Он был тяжелым. Очень тяжелым. Он испустил стон, но не очнулся. Отлично. Пусть думают, что он высунулся из окна, чтобы разглядеть что-то внизу. Или что его затошнило. Теперь снова лодыжки. Вверх, и на этот раз одним махом. Готово. Несколько секунд – и глухой удар, словно большой мешок бросили в грузовик.

Я какое-то время постоял у окна, готовый к худшему. Кто-нибудь мог выглянуть на шум. Не знаю, что бы я стал тогда делать. Но ничего не произошло. Вас могут сбросить во двор с пятого этажа, а парижане и ухом не поведут.

Мне оставалось только уйти. Захлопнуть за собой дверь. Меня здесь не было. Никогда. Полиция решит, что это самоубийство. Желтая куртка, висящая у входа, ничуть их не насторожит. Дело закрыто. Больше их это не касается.

Я так и не получил объяснений, которых хотел. Я по-прежнему не знал, почему Сандрин умерла, но мне стало чуть полегче. Справедливость восторжествовала.

Или нет?..

Нет. Спокойствие и безмятежность никогда не длятся долго.

Я собирался положить перчатки в комод, что стоял возле рабочего столика. Рядом с компьютером я заметил несколько листков бумаги и заполненные конверты. Что заставило меня остановиться и прочесть всю эту писанину? Наверное, надежда обнаружить в ней признание.

Это были резюме. Так, значит, убийца искал работу! Он подробно описывал свои знания и опыт и предоставлял рекомендации.

Я вдруг весь покрылся потом. Даже волосы стали влажными, словно я попал под дождь.

Он только что вернулся с годовой стажировки в Соединенных Штатах. В день, когда произошел теракт, его не было в Париже. И вообще во Франции.

Это был не он.

А я из вершителя правосудия превратился в убийцу.

Следующие несколько секунд (или минут) я помню плохо. Кажется, я кинулся к окну в безумной надежде схватить его, поднять назад. Или даже самому выпрыгнуть, чтобы присоединиться к нему.

Но я смог взять себя в руки. Я убрал перчатки, открыл дверь при помощи носового платка и захлопнул ее за своей спиной.

Я пересек двор, глядя прямо перед собой.

Я оказался на улице. Возвращаться домой мне не хотелось. У меня было такое чувство, что там меня ждет что-то очень неприятное. Возможно, упреки, угрызения совести. Я пошел вперед.

И шел долго.

Я спустился к берегу Сены. Если бы я мог исчезнуть в черной воде! Но парень в желтой куртке не давал мне этого сделать. Не этот, сегодняшний. Другой, настоящий. Он все еще ходит где-то, и я должен его найти.

Я решил его найти, и я сделаю это.

Когда открылось метро, я сел на первый же поезд, который шел к станции Насьон. Там по эскалатору и коридорам я перешел на противоположную платформу и занял свое место. На станции было уже полно людей, но все сиденья были свободны. Подошел поезд.

На какое-то время я остался на перроне один. В этот час обычно не ждут поездов. Люди придерживаются расписания. Появились другие пассажиры, но снова ни один не уселся на скамейки. Я смогу пробыть здесь еще более двух часов, а потом отправиться на работу. Или час с небольшим, если я хочу заехать домой, чтобы побриться и переодеться. Я испытывал легкую тошноту и какую-то тяжесть в теле.

***

– Габишу, ты здесь?

Я не узнал маму по голосу, но я точно знал, что это она. Она когда-то придумала это уменьшительное имя, и никто, кроме нее, так меня не называл.

Кладбище Солей изменилось. А может, изменился я. Или моя память играет со мной шутки. За свою жизнь я столько кладбищ посетил… Зато могила моей матери осталась прежней – железная кованая решетка, блеск черного лака и серебряные буквы. У изголовья стоял большой, искусно сделанный крест, а в центре него – сердце, на котором рельефными буквами было написано мамино имя и две даты. Вся ее жизнь. Такая короткая жизнь. Сейчас я годился бы в отцы своей матери.

Вот бы папа тоже пришел. Я был бы рад обнять его. В последний раз, когда я его видел, он был при смерти. Он умирал. Я наклонился к нему, чтобы услышать то, что он пытается мне сказать. Из его полуоткрытых губ иже исходило дыхание смерти.

– Запомни, сынок, мы встречаем много женщин, но любим из них только одну. И то, если повезет. Мне повезло – я любил твою мать. Мне следовало бы уйти вместе с ней, когда я был полон любви. Надо уметь уйти.

– Надо уметь уйти, Габишу, – сказала мама рядом со мной.

Если бы я открыл глаза, уверен, я бы ее увидел.

***

Я резко проснулся. Во рту был мерзкий привкус. Я посмотрел на часы. Оказалось, что я проспал около трех часов. Идти на работу было уже слишком поздно. По разным причинам. Моя печаль исчезла, уступив место усталости. Тогда я в первый раз подумал, что, наверное, я не пойду больше никуда – ни на работу, ни домой.

Когда метро закроется, я буду бродить по улицам, пока оно не заработает снова. Спать я буду здесь, как я спал только что. Теперь маме не составит труда найти меня.

Однажды, изнемогая от усталости, я не смогу спуститься и усядусь на пол прямо в коридоре, чтобы передохнуть. Чтобы просто перевести дух. Кто-нибудь бросит монету у моих ног, и это будет началом моей новой жизни. Жизни, в которой мне не надо будет ни двигаться, ни разговаривать. Не придется ни перед кем отчитываться.

Вот что я решил. Почти равнодушно.

А затем я его увидел.

Он стоял прямо передо мной. На краю платформы. Я его видел со спины. Это был он. Хотя он не хромал, но это был он. На нем не было желтой куртки, но какая разница? Это был он, я уверен.

Он пришел, чтобы освободить меня.

В одну секунду в моей голове составился план. Я подойду к нему сзади и буду ждать. Поезд войдет на станцию и поедет вдоль перрона. И в последний момент раз – и толчок в плечо. Он сделает сальто прямо на рельсы. Машинист в ужасе затормозит, но слишком поздно. Этот милый молодой человек, этот негодяй будет раздавлен в лепешку.

Но ведь меня арестуют, подвергнут допросу. Мне придется оправдываться. Я не хочу больше ничего объяснять. Не хочу больше говорить. Ни с кем. Никогда.