Девятьсот семнадцатый

бедняк организует совет, изгоняет кулаков, захватывает помещичью землю. Но лишенная настоящего

политического руководства беднота и сам Хомутов попадают под влияние фантазера интеллигента и

о б ъ я в л я ю т с в о ю в о л о с т н у ю р е с п уб л и к у. Однако классовый инстинкт этой юмористической

республики оказывается верен. “Земля крестьянам, заводы рабочим” — вот программа деревенской бедноты. И

отложившись от государства Российского господ Керенских, Милюковых и Гучковых, президент волостной

республики Хомутов наносит свой удар господству буржуазии. Таких примеров история 1917 года в

действительности знает немало. Точно с натуры списаны эти страницы романа. Хомутовы — вожди

крестьянской бедноты в деревне. Они слабы, пока действуют отдельно от пролетариата. Но когда приходит к

ним подлинное пролетарское руководство, они идут под его знаменами и становятся верными и надежными

проводниками союза рабочего класса и крестьянства.

Это руководство мы видим в романе в лице партийного комитета крупного рабочего города в Закавказьи

и в лице отдельных большевиков. Старый подпольщик Драгин, прошедший долгую школу тюрьмы и каторги,

энтузиаст революции Абрам, спокойный и бесстрашный Васяткин, рабочий Обуховского завода, Тегран,

девушка-большевичка — все они взяты из самой гущи партии такими, какими были тысячи им подобных. Где

бы они ни были — на фронте, в советах, где они борются с меньшевиками и дашнаками, у власти, в подпольи, в

безводной пустынной степи, — всюду интересы партии и рабочего класса для них прежде и выше всего. Не

часто удаются нашим писателям фигуры коммунистов. Большей частью это голые схемы, почти автоматы.

Происходит это обыкновенно от незнакомства с психологией членов партии, оттого, что пишущий наблюдал их

со стороны и судил о них через призму своего внутреннего представления о коммунистах, большей частью

весьма далекого от истины. Алексеев — сам коммунист, сам прошел школу подпольной борьбы, этот тип для

него родной, он изображает в нем и самого себя, и потому все фигуры коммунистов ему хорошо удались. Его

коммунисты — живые люди, с человеческими слабостями и недостатками. Только они умеют их побороть и

подчинить свое личное общему благу. Подлинным трагизмом веет на нас, когда Драгина удерживают от

непреодолимого желания пойти взглянуть на убитых дашнаками жену и дочь. Обманув товарищей наружным

спокойствием, он идет к дорогим трупам и попадает в ловушку. Раненый Драгин едва спасается, чтобы вновь

затем броситься в борьбу.

Все эти люди — Драгин, Абрам, Тегран, Гончаренко, Нефедов, Хомутов и другие — действуют вместе с

массами, которые, пожалуй, и являются главным действующим лицом в романе. Мы можем проследить

эволюцию их, рост революционного самосознания от первых робких шагов солдатского протеста через

“суверенную” волостную республику до высшей точки — захвата власти и защиты ее от врага трудящихся.

Октябрьская революция дана в московском восстании. Здесь историческая точность соблюдена

Алексеевым в полной мере, слегка только изменены имена руководителей. Для романиста такая пунктуальность

далеко не обязательна, она связывает ему руки и мешает облечь исторический костяк мясом, кровью и нервами.

В этом отношении классическим и непревзойденным примером может служить “Война и мир” Толстого. Для

непосредственного участника событий, конечно, трудно полностью пойти толстовским путем в изображении

эпохи и исторических людей, но некоторого схематизма и сухости в описании одного из наиболее ярких

моментов захвата власти в Октябре 1917 года все же можно было бы избежать. Тем не менее описание

октябрьского восстания в Москве читается легко и с интересом, а для молодежи и тех, кто не был

непосредственным участником его на московских улицах и баррикадах, оно полезно и нужно.

Контрреволюция дана в романе главным образом в лице офицеров и их дам. Здесь автор не избежал

шаблона в изображении как мужских, так и женских типов. Построенные, так сказать, по принципу злодейства,

типы эти достаточно ходульны и нежизненны. Страницы повествования, посвященные описанию внутренних

переживаний контрреволюционных деятелей, нужно отнести к самым слабым местам в романе, а любовные

похождения здесь совершенно излишни. Без них роман только бы выиграл. Видимо, автор не знает быта этих

людей и пользуется в изображении их привычными схемами, безусловно понижая этим ценность своего

произведения.

Как писатель М. Алексеев явно тяготеет к созданию монументального романа. Это — автор больших

полотен, и несмотря на указанные нами недостатки, они ему, несомненно, удаются. “Девятьсот семнадцатый” в

этом отношении нужно признать наиболее удавшимся романом. Алексеев — враг голого психологизма. Ни в

одном из его романов нельзя найти мелочных копаний в психологии своих героев. Он подходит к ним как

бытописатель и дает их в тесном окружении той среды, из которой они вышли, и тех людей, с которыми они

живут и действуют. Герои его крепко связаны с массами, неотделимы от них, и в этом привлекательность их и

сила самого Алексеева как романиста. Отрицание психологизма как метода особенно видно в описании женских

типов и романической стороне повествования. Оставляя в стороне неудачные страницы любовных похождений

поручика Сергеева с сестрой милосердия Чернышевой, женой полковника Тамарой Антоновной и

авантюристкой-проституткой Ириной Львовной, нельзя не остановиться на разработке романа Гончаренко с

Тегран и Марусей и несколько выпадающего из общей фабулы повествования романа между Щеткиным и

Варей.

Тегран, Маруся, Варя полны женственности и вместе с тем силы. Тегран обнаруживает необычайную