Девятьсот семнадцатый

величеству, православному русскому народу, не только полезно, но и необходимо крайне.

— Да, это верно, — подтвердили Сергеев и Лисовицкий.

— Введем смертную казнь и сохраним армию — пока единственная мера. Кстати, по-моему, нужно уже

теперь рассчитаться с большевиками. Они начинают сильно вредить нам и в городе и в округе.

— Но как?

— Путей много. Кое-кого арестовать, а иных просто уничтожить.

— Опасно, — заявил полный офицер, — как бы это не вызвало бунта.

— Нет, не беспокойтесь… Уже все обдумано.

— Расскажите, как.

— Сейчас. — Преображенский раскурил папиросу и продолжал. — Организуем чернь же. Вы знаете, что

наши свободолюбцы выпустили из тюрем не только политических, но и уголовных. Мы на этом сыграем.

Уголовных привлечем на свою сторону. Это нетрудно сделать за деньги. Заставим их действовать по нашей

указке.

— Можно скомпрометировать себя, — осторожно заметал Лясовицкий.

— Это все предусмотрено, граф, нашим комитетом. Есть такой солдат, Дума. На руку нечист и, кажется,

вне закона. Он связан со всем этим преступным миром и обещает организовать его. Завтра начнутся разгромы

магазинов и беспорядки в городе. Разумеется, солдаты будут высланы. Но вряд ли сами устоят. Большевики и

прочие советчики выйдут на место для урегулирования. Они тоже за порядок. Попытаются оказать

погромщикам сопротивление. А дальше уже все пойдет, как по маслу. Мы с ними рассчитаемся. И под

предлогом успокоения города введем военное положение, разгоним советы как в городе, так и в округе,

арестуем большевиков и кое-кого расстреляем.

— Да, хорошо придумано.

— Лишь бы не сорваться.

— Не сорвемся. А на риск итти нужно. Последнее заседание совета показало, что с большевиками надо

кончить немедленно.

— Господа, прошу к чаю, — сказала Преображенская.

Когда Сергеев выходил, в парадном его задержала Тамара Антоновна. Она прижалась к нему всем телом

и прошептала:

— Милый… жди. Я приду сегодня.

Сергеев в ответ пробормотал что-то под нос и вышел.

*

Сергеев у себя нашел на столе письмо от Чернышевой. Письмо было полно нежных слов. Анастасия

Гавриловна писала, что она на-днях выезжает в действующую армию и по пути заедет к нему — посмотреть на

своего “Викторушку”.

Сергеев с жаром поцеловал конверт и письмо в том месте, где стояла ее подпись. Спрятав письмо в

карман, он подошел к окну на улицу и раскрыл его.

Хмурый, серый вечер окутывал сумерками город. Сергеев вдыхал полной грудью свежий воздух и думал.

Дум была множество: о радости любви, о тягостной связи с Тамарой Антоновной, о скуке ожидания. Серые

сумерки усиливали грусть.

Пусто и прозрачно было все в природе. И только еле заметно сиреневый краешек дальнего горизонта

ласкал взгляд.

Томительно шли минуты. Сергеев хорошо знал, что скоро явится к нему Тамара Антоновна. Он не любил

ее.

“Нужно было бы мне сказать ей, — рассуждал Сергеев, — что это недоразумение. Любви нет и в помине.

Нужно сказать ей, что я люблю другую. Но как сказать… Вот она придет, сядет рядом с ним, горячими руками

будет ласкать… зажмет, и опять это…”

Сергеев морщился, как от физической боли.

За окном уже совсем стемнело, когда в дверь громко постучали. Он подбежал к дверям, открыл ее и

обмер. В дверях стоял сам полковник Преображенский.

“Вот так штука. Она придет сейчас, — пронеслось в сознании Сергеева. — Что бы такое сделать, чтобы

предупредить”.

А между тем полковник вошел в комнату, открыл свет и сел на диван.

— Сумерничаете? — сказал он благодушно. — А я вот был здесь, у знакомого, и решил заглянуть к вам,

посмотреть на ваше житье-бытье.

Сергеев молчал.

— Что же вы такой скучный? Или случилось что?

— Нездоровится, — промямлил Сергеев.

— Ничего, пройдет, пустяки. Что по вечерам поделываете? Специализируетесь в военном искусстве?

— Да, — упавшим голосом ответил Сергеев и быстро добавил: — Ксандр Феоктистович… Я на одну

секунду только отлучусь — побудьте здесь одни.

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Я покурю.

Преображенский удобно расселся на диване и закурил сигару.

Сергеев подошел к двери. Он еще не прикоснулся к ручке, как дверь распахнулась, и в просвете

показалась Тамара Антоновна. Сергеев состроил ей такое дикое лицо, что она в испуге попятилась назад.

Сергеев вслед за ней быстро выскочил в коридор.

— Ради бога… Тамара Антоновна, — взволнованно залепетал он. — Ради бога… Там у меня сидит ваш

супруг.

Женщина откинула назад голову, подозрительно посмотрела ему в глаза.

— У вас, поручик, наверное, сидит другая женщина. И вы хотите от меня это скрыть. Какой ужас!

— Да нет же… Ради бога.

— Что ради бога. Я непременно взгляну… и увижу… кто эта шлюха… нет, нет. Пустите…

— Но там же ваш муж!

— Не рассказывайте мне сказок. Знаю я этих мужей… Да как вы смеете держать меня.

— Господи… Тамара Антоновна, пощадите, не делайте этого. Вы позднее зайдете… Я буду.

— Как бы не так… Так-то вы дорожите моей любовью… Бессовестный! Бессовестный… О, изверг,

нечестный, противный, — захлебываясь и чуть не плача, уже громко начала говорить Преображенская. —

Пустите, пустите!.. Я должна видеть ее… Не смейте держать меня за руки.

В это мгновение слегка приоткрылась дверь, и в коридор выглянуло изумленное лицо полковника

Преображенского. Увидев взволнованную жену, он подошел к ней.

— Тамарочка… Ты как здесь? Ты за мной? Начинаешь снова шпионить? Почему ты взволнована так? Да

говори же! Ну, хорошо, зайдем сюда. А вы, поручик, подождите минуту.

— Ради бога. — Сергеев был бледен и растерян. — Пожалуйста, пожалуйста, — говорил он, а сам в это