Действительность. Том 3

Что же происходит на самом деле. В физике простого созерцания, всякая мера массивности как таковой, есть оценка, и определяется отношением одной плотности – к другой. И зависит от воззрения наблюдателя, имеющего собственную определённую плотность, к внешнему наблюдаемому объекту со своей плотностью, которая непосредственно зависит от соотношения в этом объекте сил гравитации и сил антигравитации, сил центростремительных и центробежных на латентно определённый нашим воззрением момент, на произвольно взятую точку пространственно-временного континуума. То есть оценка нашим разумением, в определённой угле зрения, соотношения сил гравитации и антигравитации в стоическом аспекте, и сил центробежных и центростремительных в динамическом, где именно «горизонт событий» этих противостояний определяет плотность и массу вещества. И именно наблюдатель определяет всякую массивность исходя из собственных критериев, и без его оценок и критериев, сама по себе, она также абсурдна, как всякая определённость сама по себе. И собственно оценка массы всякого объекта зависит от плотности, которая в свою очередь зависит от того, в каком напряжении находятся в нём эти противоборствующие силы, – силы гравитации и антигравитации, силы центробежные и центростремительные, в локальном отрезке пространства и времени. Именно это локальное напряжение определяет всякую плотность, а значит и массу. Чем сильнее это напряжение, тем массивнее будет объект на меру пространства занимаемого им. И здесь нет ничего нового.

А новое здесь заключается в том, что вся наша фундаментальная физика строится на положениях обратных реальной действительности сущностного. Мы как всегда видим во всём лишь перевёрнутое отражение. Ведь мы уверенны, что именно масса объекта, его плотность, определяет это напряжение. Но на самом деле, это то и вводит нас в заблуждение относительно мира как такового. Ибо если масса и плотность определяет напряжение, то мы изначально должны исходить из того, что масса и плотность существую сами по себе, диктуя миру собственные законы, и что именно масса и плотность порождают явления гравитации и антигравитации, что именно масса и плотность сами по себе, являются изначальным мерилом всего сущностного. Что именно здесь таится главная аксиома мироздания, её имманентная действительность. Мы изначально строим своё воззрение на ложном фундаменте. Не удивительно, что мироздание вырастает «вниз башнями». Ведь всякая имманентность, на самом деле зиждется на трансцендентальных принципах воззрения, на их эксплицитных формах продуцирования. И всякая имманентность есть лишь отношение к этим формам.

Но если бы так было на самом деле, если бы масса и плотность были бы сами по себе сущностно-действительными, то сам мир должен был бы иметь свою фундаментальную существенность, – изначальную абсолютную массу и плотность, как некую точку отсчёта. – Массу и плотность не по отношению к нам, не в наших относительных оценках, но в себе, – последнюю, окончательно истинную. А это непременно уничтожило бы мир действительности, как и в случае с формой, и с движением самом по себе. В том то и дело, что не масса и плотность вещества порождают и определяют внутреннее напряжение, но именно внутреннее напряжение сил гравитации и антигравитации, (которые в своей существенности нам не доступны, ибо не существуют для нас друг без друга, и представляют собой то же самое, что и объект и субъект для познания, которые так же не существуют друг без друга, лишь как только по отношению), определяет внутренние скорости, соотношения центробежных и центростремительных сил, как отношение пространства к времени, и времени к пространству. И именно противостояние этих «аструктивных сил», создают в нашем представлении и воображении всякую массу и плотность. Они в своём противостоянии объективируются в объект, благодаря некоей соразмерности внутренних скоростей, и определённого упорядочивания в торможении и разгоне. И далее, уже в своей целокупности, предстают пред нашим взором, как «статическое тело». И теперь уже соотносятся нашим разумением с собственными внутренними скоростями, и формами динамики.

Здесь таится та грань, в которой степень нарушения абсолютной гармонии этих сил, определяет всю природу внешней действительности для нас, со всеми её формами и массами, в критериях, отпущенных нам нашей природой, в соотношении и соответствии с нашей собственной внутренней существенностью. То есть по отношению к нашей массивности и плотности, в рамках динамики нашего разумения. Объективирование пустоты в нечто существенное, возникновение плотности и массивности, как и всякой формы, есть такой же продукт соотношения пространства и времени, в критериях, определяемых нашим разумом величин, на собственной шкале соразмерностей этих величин. Мы сами создаём эту шкалу, на которой всегда находимся условно посредине, (если это время), и условно в центре, (если это пространство). Озирая своим взором периферии и перспективы, мы делаем относительные оценки, и выстраиваем отношения всего – ко всему, отделяем и присоединяем, целокупируем и синтезируем, то есть строим мир реальной действительности. И здесь не подлежит никакому сомнению, что Мир действительности, со всей его плотностью и массивностью, в сути своей есть лишь чистое отношение. То, что образуется в результате соотношения внутренней и внешней динамики, в соответствиях субъекта и объекта, как единственно возможного алгоритма категорий для существования не только формы, но и массы и плотности, при всей трансцендентности последних, как основанных на опыте не столько эмпирическом, сколько трансцендентальном. Ибо масса и плотность в отличие от формы, всегда скрыта от нашего взора, и представляет собой нечто внутреннее, нечто экзистенциальное, – то, что не определяемо на глаз, а лишь подозреваемо. И только трансцендентальный опыт даёт представление на этом поприще, да и то лишь условное.

Амбивалентность мироздания

Та «безумная мысль», коей я перманентно касаюсь в своих произведениях, мысль хоть и не новая, но в новой небывалой до сих пор интерпретации, мысль, которая стала впоследствии одной из консолей, неким краеугольным камнем моей философии, мысль, с одной стороны, высвечивающая самые тёмные стороны нашей действительности, с другой – загоняющая эту самую действительность в тупик, в некий загон для «блуждающего стада», имеет на самом деле огромное значение для понимания нашей жизни, для осмысления действительности, и главное, для начертания некоего эскиза для нового небывалого фундамента мироздания, в котором вся перевёрнутая до сих пор вверх ногами картина мира, возвращается на своё место. Иллюзорность, генетически обоснованная иллюзорность нашей жизни, находит здесь своего антипода, и свою же опору и подложку, для того пути, что перекрёстком перегораживает архаическую и мифологическую феноменологию прежних веков, всего научного и философского бастиона.

Итак, мысль. То, что действительность не имеет, не своего собственного бытия, не своей собственной субстанциональности в пространстве и времени, это та очевидность, для которой не требуются никакие иные доказательства, как то, что будь иначе, и всё и вся превращалось бы в намертво ограниченную «свинцовую лодку», и тонуло бы в собственной законченности. Весь мир превращался бы в «мёртвое тело». Ведь это означало бы собственную определённость действительности, а значит и её отчерченность, – ассерторическую предметность, и значит, аподиктическую конечность. И даже то, на чём базируется вся свойственность действительности, пространство и время, не имеют своих собственных пенатов. Ибо само пространство и время, есть суть антропоморфные, существующие строго в рамках наших апперцепций и дефиниций, аффекты, -психологические транскрипции, уходящие своими «кронами» в бескрайний космос нашего разума на трансцендентные поля, где приобретая свою незыблемую субстанциональность, диктуют оттуда нам свою волю. Их очевидность, есть особая схоластическая диаграмма, в которой сходятся лучи идеального и рационально-аналитического воззрений, порождая безапелляционную парадигму сознания, для которой всякое противоречие выступает, либо как вредность инфантильного детского разума, либо лишь как безумие зрелого, но больного. Наш разум, обольщённый и порабощённый этой формой очевидности, не в силах ни видеть, ни слышать ничего, что вещает ему с самых своих глубин, Великий дух подземного царства, – «интуитивный бог». Ведь против того, что дают нам наши простейшие сенсоры, и самые древние созерцательные консоли разумения, вся убеждающая в обратном трансцендентальная парадигма осознанности, – слаба, не имеет очевидных факторов, и потому рассыпается пред натиском масштабного и всеохватывающего бастиона эмпирической детерминантной разумности, с её очевидными консолями причинной и последовательной реальности, растущими из внешней, будто бы самодостаточной действительности. Мы лишь разглядываем, соизмеряем и оцениваем внешний мир, который был до нас, и будет после нас. И эту «железобетонную стену» невозможно ничем разрушить! Ибо эти уходящие в поля трансцендентного разумения аффекты, эти психологические транскрипции, есть плоть и кровь нашего сложившегося веками разумения.

Интроверта, или экстравертна в своей сакральной сути жизнь, имплицитно или эксплицитно наше осознание действительности – вопрос, требующий для своего разрешения постороннего наблюдателя. Но такого нет, не было никогда, и никогда не будет. Для того, чтобы встать на одну из определённых сторон, здесь холодного, незаинтересованного, и максимально отстранённого разума, – недостаточно. Необходимо посмотреть извне по-настоящему. И в этом, как нам кажется, насколько то возможно, как раз помогает наш трансцендентальный разум, который силой собственного воображения выходит в некий «астрал», за пределы обыденного менталитета разумности, и смотрит оттуда на мир, как будто-бы отрешённо, максимально не ангажировано, и непредвзято. Но так ли это на самом деле? Способна ли «крона древа» смотреть на свои корни и ствол абсолютно отрешённо и непредвзято? Может быть, лишь только в какие-то ежесекундные моменты отрыва от собственных антропоморфных плагинов созерцания, отрыва от общего глубоко заинтересованного и невинно заинтересованного умозренческого лейтмотива, в котором пребывает наше тело и наш дух перманентно, постоянно возвращаясь к укоренившимся архаическим типам воззрения и оценок. Словно пыльца с цветов кроны древа, оторвавшаяся от своих «тычинок» в поиске «пестиков» и подхваченная ветрами проведения, уже как будто не имеет связи с древом, и способна на отреченные независимые и самодостаточные оценки.

Амбивалентность мироздания решила бы эту проблему навсегда. И именно к этому стремится всё наше существо, убеждая разум в этой единственной достойной парадигме осмысления и её адекватности и истинности. И встань мы на эту стезю, и всё как будто упростилось бы, приведя к гармонии воображение и реальность. Но в том то и дело, что Амбивалентность требует наличие обеих сторон, как самостоятельных независимых аспектов. А наш трансцендентный разум, получая «интуитивные посылки» из подземного мира, вскрывая их и перерабатывая, не может отыскать здесь наличия той обязательной субстанциональности внешнего мира, чтобы установить связь, и нарисовать полноценный Амбивалентный мир. Ибо то, что для эмпирического созерцания бесспорно и очевидно, для трансцендентального, в его самых запредельных, гипертрофированных формах, является ошибочным, и имеет лишь иллюзорный контент.

Но дело ещё и в том, что и сам наш ноумен, как некая вторая сторона этой амбивалентности, нечто противоположное внешнему миру, ноумен с его «синусовым узлом» продуцирующим всю эту метанойю созерцания, и рисующего небывалый внешний мир, на основе собственного внутреннего выложенного полотна, в отсутствии внешней действительности – глубоко сомнительна. И вся экзальтация и гротеск, с которым он относится к самому себе, есть лишь тот же аффект, – психологическая транскрипция самолюбующегося субъекта. Ибо сталкиваясь с пустотой, он ничего продуцировать сам по себе не смог бы. Лишь отражаясь, и отражая внешнюю реальность, его бытие становится очевидным и неоспоримым. И здесь во всём своём оксюмороне встаёт та безысходность для концептуального последовательного линейного осмысления действительности, с обязательными аспектами удовлетворения.

Важно ещё понимать, что когда мы рассматривает ноумен, как таковой, то всегда объективируем его, и не в силах узреть его субъективность. Ибо как глаз не в силах посмотреть в самого себя, так ноумен не может узнать себя самого, и выразить собственную субъективность. Сам он есть субъект, а всё что он продуцирует и полагает, есть объект, включая и самого себя в моменты созерцания. Он не способен узнать сам себя как субъективность, и в эту «чёрную дыру» ещё никому и никогда не удавалось по-настоящему заглянуть.

Но наше поле изучения есть внешний мир, – мир реальной действительности. И на основании этой действительности, всех её трансформаций и модуляций мы только и способны познать наш ноумен, и всегда лишь косвенно, только исходя из феномена. Здесь можно прочертить некую параллель для понимания, из области изобразительного искусства. Мы способны, насколько то возможно, понять и оценить душу художника, рассматривая созданные им полотна. Мы никогда не познаем его замысла, (тем более, что в большинстве случаев его просто не было), но мы способны увидеть и услышать музыку, запечатлённую в красках и сочетаниях, в почерке и манере письма, в неповторимом стиле, отражающем совокупную динамическую картину внутреннего содержания души художника. И в этом нет ничего удивительного с точки зрения биофизики, но тем удивительнее с точки зрения идеальной метафизики. И на самом деле, когда мы долго стоим пред полотном мастера, и вдруг начинаем нечто чувствовать, нечто осознавать, мы радуемся собственному прозрению, собственному угадыванию замысла художника, которого на самом деле не было никогда изначально. Мы конструируем этот замысел в своей голове, и когда он гармонично переплетается с произведением, находя свои подтверждения, нас приводит это в восторг. Ведь в такие моменты рождаются ангелы! Зачатые в совокуплении душ, они взмывают в астрал, и мир становится широким и глубоким, он становится наполненным «сверх живыми существами», вылетающими их твоей собственной души! Всё это называется вдохновением…. И его градация на бесконечной лестнице душевного пантеона, настолько различна и неповторима, насколько различны и неповторимы частоты звуковой палитры самой природы.