Диана. Найденыш

Мужик нерешительно улыбнулся и поклонился, едва не в пояс:

— Так что не сердись, хозяйка! Мы ведь всегда за тебя! Как ты руку нашему парню вернула — все наши просто молятся на тебя! Как на богиню! Никто тебе плохого и не скажет! А если какой пришлый обидит — порвут его парни, ей-ей порвут!

— Ладно… я не сержусь — Уна похлопала мужчину по плечу, тот проводил ее руку взглядом и тоскливо спросил:

— А может все-таки… ну… насчет края земли?

— Забудь! — хихикнула Уна, настроение которой, упавшее ниже половых досок, снова скакнуло вверх — Ищи женщину хорошую, хозяйку, и будет тебе счастье. Хочешь, я тебя заколдую от пьянки? Как только захочешь выпить, в рот возьмешь спиртное — так тебя и вырвет. Сделать?

— Ой! Не надо! — попятился от нее мужик — Одного уже сделала! Так его засмеяли! В трактир боится зайти!

— И правильно! — Уна погрозила пальцем — От трактиров все зло! Зарабатываете, тужитесь, здоровье гробите, а потом все в трактире спускаете. Пиво, брага, игра в кости — вот что хорошего? Месяц зарабатываешь — за неделю пропиваешь. Что я, не знаю? Так чего тогда боишься? Трезвый-то ты всякой бабе нужен, а пьяный — только своим собутыльникам. Не так, что ли?

— Так, хозяйка — мужик был красен, как вареный рак — Только одно у меня счастье: выпить, да в кости поиграть. И лишиться этого? Нет уж, спасибо! Что будет, то и будет. Что теперь, не жить, что ли?

Уна только с досадой махнула рукой. Она уже столько раз слышала эти слова перед тем, как люди нажирались до животного состояния, что уже и со счету давно сбилась. Гробят себя с формулировкой: «Что мне, не жить?!» — как будто жизнь состоит только из выпивки, игры в кости и жирной, нездоровой пищи. Зачем? Почему? Такова, наверное, человеческая натура. Такими людей создали боги.

***

Кроме разборки мебели, много сил и времени отняли запасы Уны — бочонки с маслом, с солью, с крупами и все такое. Она хранила крупы в бочонках, а не в мешках, чтобы мыши не добрались до содержимого. Хотя и окружила дом защитными заклинаниями. Но заклинания со временем слабели, а достаточно одной мыши, чтобы изгадить целый мешок крупы, рассыпать его по полу перемешав с мышиным дерьмом. И тогда чего есть? Уна довольно-таки брезглива (отдается королевская кровь), так что выбирать дерьмо и есть эту крупу она уже не сможет. Противно!

На четвертый день, как и договаривались с Главой, приехали аж пять ломовых подвод, привезя с собой толпу здоровенных веселых мужиков, от которых ощутимо несло свежей выпивкой. То ли с собой брали для сугреву, то ли по дороге в трактир заехали, но все они были очень даже веселы, хотя на их работу это обстоятельство никак в общем-то и не повлияло. Мужики быстро загрузили весь домашний скарб лекарки, в другие подводы — наколотые ей для печки дрова. Дров получилось целых две подводы — зима-то долгая! Морозы идут трескучие! Это север, а не южное побережье материка, где солнце круглый год, а люди ходят совсем голышом.

Напоследок Уна пошла попрощаться с домом — так она сказала мужикам. В принципе, да — попрощаться, ведь тут она прожила не самые плохие годы своей жизни. Хотя… эти годы могли быть и гораздо лучше. Но грех жаловаться! Ее никто не выпотрошил, ее голову не таскали по городу и не играли ей, как мячом, ее не изнасиловал полк обезумевших от крови и безнаказанности гвардейцев. Лучше все сравнивать, тогда как-то само собой исчезает намечающееся нытье.

Уна выкопала свою заначку — золото и серебро, родовое кольцо-печатку, указывающее на ее высокое происхождение, ожерелье, стоящее дороже, чем вся деревня в которую она едет, и спрятала сверток на груди. Потом встала посреди гулкой, пустой комнаты и с грустью сказала:

— Прощай, домик! Не знаю, увидимся ли еще. Мне с тобой было очень хорошо. Не поминай меня дурной мыслью, ведь все когда-то кончается. Вот и мы с тобой расстаемся. Прости меня.

Она поклонилась печке, уже лишенной занавесок, взяла с полу тяжелый замок, который точно не убережет, если кто-то захочет влезть в дом (замки — только от хороших людей, показывают, что хозяина нет дома) шагнула к двери, и тут вспомнила — вернулась к окну и достав из кармана исписанный специальными не выцветающими чернилами кусочек полотна с носовой платок, прикрепила его к прозрачному стеклу в окошке. Теперь каждый, кто придет сюда и не застанет лекарку, будет знать, где ее искать. Тут двояко — и ей не хотелось терять проезжих клиентов, не знающих, куда она подевалась, и людей не хочется оставлять без помощи. А в деревне они ее легко найдут. Там новости разносятся со скоростью ветра, и каждый знает, где живет лекарка.

Через несколько минут она уже сидела на мешках с домашним барахлом рядом с Дианой, которая как обычно наглаживала своего кота, и оглянувшись, смотрела на удалявшийся от нее дом. Ей почему-то хотелось плакать. Но ведь принцессы не плачут! Потому она только сжала зубы и заставила себя отвернуться. Не надо оглядываться назад! Надо смотреть вперед! А впереди — новый дом со всеми удобствами, новая жизнь! Теперь они с Дианой будут зарабатывать больше, и станут жить, как… как две принцессы!

Кстати, как бы это выправить на Диану нужные документы? Мало ли как жизнь повернется, пусть она будет ее дочерью со всех сторон — в том числе и с юридической стороны. Никто ведь не может опровергнуть слова, что Диана ее родная дочь — тем более, что они с ней очень похожи. Так надо сделать ей настоящее имя! Ее имя! Имя маленькой принцессы. Кто знает, как сложится жизнь, а престолонаследие никто не отменял. И по всем законам Уна и ее дочь самые что ни на есть настоящие престолонаследники. А не эти узурпаторы, силой захватившие трон Королевства.

Нет, Уна не собиралась заниматься политическими заговорами для свержения узурпаторов. Ее вполне устраивала нынешняя жизнь. Но… пусть Диана будет принцессой, дочерью принцессы. Кто знает, как это ей пригодится…

***

Все добро Уны быстро сгрузили и растащили по закромам, благо этих закромов в доме было превеликое множество. Приятной неожиданностью стало то, что за эти три дня весь дом изнутри как следует вымыли, вычистили, белье перестирали, печь натопили, и даже приготовили праздничный ужин. Кормак постарался с его многочисленными домочадцами.

Уну и Диану встретили как долгожданную родню — обнимали, целовали, а Диану подбрасывали и хохотали. Она визжала и хихикала, а Нафаня злобно шипел, тараща желтые колдовские глаза и ревниво следил за своей маленькой хозяйкой. Она мысленно его успокаивала, сама не понимая, как это делает, и кот перестал бить хвостом и выпускать когти, а пошел по дому проверять, что изменилось и есть ли в доме порядок.

Вечером был праздничный ужин по случаю заселения Уны в новый дом. Собралась вся семья Кормаков — только детей не стали с собой брать, потому что нечего им сидеть со взрослыми за столом и видеть, как они пьют вино. Да, вино было — хорошее, настоящее южное вино. Уна давно уже его не пробовала. Она вообще давно не пила, но в этот раз нарушила свой зарок — из уважения к Главе и его домочадцам.

Впрочем, пить ее новые друзья умели — пили они со вкусом: с тостами, красиво, под хорошую, сытную закуску. Потому пьяных среди них не было — только веселые и румяные. Выпив, поев, они начали петь песни — протяжные лесорубские, веселые праздничные, и просто песни, которые слышали в своей жизни. Пели они не очень стройно, но с душой, четко выговаривая слова. А когда устали, попросили что-нибудь спеть Уну. Ее уже знали как хорошую певицу, и в каждый праздник приглашали на сбор жителей и просили попеть. И она пела.

Каждая Певица, владеющая Голосом, естественно, что умеет и просто петь. Без накачивания в голос магии. Просто надо внутри себя разделять — вот это пение, а это — Пение. Контроль нужен. Кстати, и это первое, чему Уна учила Диану — петь без накачивания голоса магией.

Уна спела одну песню — здесь любили жалостливые, протяжные, про нелегкую судьбу лесоруба, который остался инвалидом, а жена его бросила и ушла к бригадиру. А лесоруб стоит на берегу реки и поет, рассказывая реке о своей любви и о том, как в жизни у него ничего не осталось. И топится. Заканчивалась песня: «И несет река, волны плещут… и горьки эти волны как слезы!» Отвратная песня. Но ее всегда просили спеть Уну — у нее был мягкий густой голос, и получалось очень красиво. Все плакали. Как сейчас. Даже у матерого, битого-перебитого жизнью Главы Кормака предательски заблестели глаза.