Диета против пистолета

– Не факт, – возразила упрямая Алка. Ей было обидно, что Надежде вчера удалось выяснить кое-что про Моховое. Она-то предрекала, что подруга зря проходит и вытащит пустой билет, но Надежде повезло. – Не факт, – повторила Алка. – Если бы им удалось поговорить, возможно, он не похитил бы Люську.

– Значит, они встретились где-то еще, поговорили, после чего тот тип сделал вывод, что ему нужно Люську для чего-то похитить. А наш Илья такой доверчивый, ничего не заподозрил, спокойно вышел к нему.

– Ясно одно, – заявила Надежда, – мы на правильном пути.

Вход в четырнадцатую квартиру, как и следовало ожидать, находился со двора. Если на самом Загородном проспекте царил двадцать первый век со всеми его плюсами и минусами, сверкали яркие вывески ресторанов и магазинов бытовой техники, то во дворе вполне можно было подумать, что машина времени перенесла подруг в позапрошлый девятнадцатый век – двор был вымощен булыжником, среди камней пробивались чахлые кустики лебеды и крапивы, мрачные, грубо оштукатуренные стены давно не знали ремонта, а в одном из углов двора виднелись покосившиеся ворота каретного сарая. Казалось, что сейчас из подъезда выйдет Родион Раскольников с окровавленным топором под мышкой или еще кто-нибудь из героев Достоевского.

Вместо Раскольникова из подъезда вышел рыжий мальчишка лет тринадцати с наушниками на голове и на настойчивый вопрос подруг ответил, что четырнадцатая квартира – на самом верху, выше шестого этажа.

– Как это – выше шестого? – удивленно спросила Надежда. – На седьмом? Но здесь же всего шесть этажей!

– Ну да, шесть, – спокойно согласился мальчуган. – А четырнадцатая – над шестым, раньше там был чердак, а теперь там дядя Федя живет, он художник! Ничего, он прикольный!

– Это он. – Подруги переглянулись и начали восхождение.

Лестница была крутая, темная и грязная. Когда-то она называлась «черной», что подразумевало существование еще одной лестницы, парадной, с широкими ступенями, резными перилами, чистым ковром и большими светлыми окнами. Но потом просторные господские квартиры поделили, и в этой части дома осталась только эта черная лестница. Как на всякой черной лестнице в старом Петербурге, на этой ощутимо пахло кошками, подгоревшим супом, квашеной капустой, нафталином и третьесортным кофе.

По мере восхождения ступени становились все круче и круче.

– Алка, постой! – окликнула подругу Надежда. – Передохнем секунду! Подъем по такой лестнице альпинисты отнесли бы к маршруту средней категории сложности, а мы все-таки новички в этом виде спорта!

– Да что ты? – Алка остановилась и оглянулась. Она была еще полна сил и энергии. – А ты меня все время пилишь, что я должна худеть!

– И как же, интересно, по этой лестнице поднимаются старики, которых здесь большинство?

– Зато ежедневная тренировка, не нужно никаких тренажеров!

Поднявшись на шестой этаж, подруги остановились. Выше вела еще одна лестница, еще более узкая и крутая, больше напоминавшая козью тропинку в горах. Немного передохнув, они совершили последний этап восхождения и остановились перед обитой дерматином дверью, на которой ярко-синей краской был написан номер четырнадцать.

– Вот она! – радостно вздохнула Надежда, поняв, что утомительный подъем завершен.

Она нажала на кнопку звонка, в глубине квартиры задребезжало, и хриплый мужской голос прокричал:

– Заходите, не заперто!

Надежда потянула на себя ручку двери. Она действительно оказалась открыта.

– До чего же здесь живут доверчивые люди! – удивилась Алла. – Или у них просто нечего красть…

– Да ты сама подумай: какой вор не поленится карабкаться на эту верхотуру!

Прихожая, в которой оказались подруги, была завалена старыми свернутыми в трубку холстами, картонными коробками, ящиками, огромными рулонами бумаги и какими-то вовсе непонятными предметами. На невысоком шкафу, выкрашенном зеленой масляной краской, стояли по соседству гипсовая человеческая голова, глиняный кувшин и чучело утки.

– Проходите в комнату и раздевайтесь! – раздался откуда-то из глубины жилища прежний хриплый голос.

Подруги переглянулись. Фраза прозвучала как-то странно: во-первых, сейчас лето, и, приходя в гости, снимать верхнюю одежду не приходится. Во-вторых, в холодное время года тоже предлагают поступать в обратном порядке: сначала раздеться, повесить пальто в прихожей и потом уже проходить в комнату.

Списав эти мелкие странности на экстравагантный характер хозяина, дамы протиснулись между большим кованым сундуком и гипсовой статуей передовой колхозницы с капустным кочном в руках и оказались в довольно большой и очень светлой комнате.

В отличие от прихожей, вещей здесь было совсем немного: холст на подрамнике, продавленный кожаный диван, низенький столик вроде журнального, красивая шелковая ширма и пара перепачканных краской стульев. Еще в дальнем углу комнаты были стопкой прислонены к стене многочисленные старые холсты.

Надежда огляделась. Диван не вызвал у нее доверия, и она присела на стул. Алка решительно села на диван, но тут же подскочила:

– Из него торчат пружины!

В соседней комнате послышались шаги, дверь открылась, и на пороге показался заросший густой бородой невысокий мужчина в потертых джинсах и вымазанной краской клетчатой рубахе.

– Здрасьте! – хором произнесли подруги.

– Здрасьте, – удивленно отозвался художник. – А что вы не разделись?

– Что? – Алла захлопала глазами и повернулась к Надежде. – О чем это он?

– Вы что – первый раз? Можете пройти за ширму, если стесняетесь. – Мужчина подошел к холсту и взял в руки длинную кисть.

– Первый раз – что? – переспросила Алла. – И почему мы должны раздеваться? Надя, мы что – похожи на девушек по вызову?

– Вроде бы мы уже не в том возрасте, – поддержала подругу Надежда Николаевна.

– Женщины, ну что вы время тянете! – недовольно проговорил художник. – Первый раз, что ли, позируете?

– Ах, вот оно что! – догадалась наконец Надежда. – Вы думаете, что мы пришли к вам позировать!

– А разве нет? – удивился хозяин квартиры, откладывая кисть. – Я вроде на сегодня договаривался…

– Только не с нами! – решительно отрезала Надежда. – Мы к вам совсем по другому вопросу!

– Да? И по какому же?

– Вы были знакомы с Ильей Цыпкиным?

Задав этот вопрос, Надежда внимательно следила за лицом художника, однако на нем не отразилось и тени волнения.