Дикари

Цирк и эти ужасные и одновременно пышные представления олицетворяли собой жестокую и действенную цивилизацию, покоряющую мир. И правильно было то, что стержень государства находился здесь: им был сам Рим. Никакой народ не был способен изобрести подобные сражения для собственного удовольствия и бесконечно проливать кровь, чтобы доказать, что его могущество основано на полном презрении к смерти и к человеческому страданию. В играх на цирковой арене римляне в праздничной атмосфере оживляли жесты и позы, несущие гибель, и это долго еще оставалось гимнастикой, укреплявшей могущество империи...

Когда девушки из свиты Домитиллы помогали толстой молодой женщине устроиться в кресле возле ее брата, толпа вновь взорвалась криком: посреди арены появилась платформа с новой группой осужденных.

На этот раз на ней находилось всего с дюжину мужчин. Тем не менее перекошенные яростью лица, копья, рогатины и мечи, которыми они были вооружены, ясно говорили, что они не были скотом, безропотно бредущим на бойню, как те, чьи кости еще хрустели в окровавленных пастях зверей. Эти собирались драться, у них была надежда выжить.

Тысячи глаз устремились на небольшую группку людей. А на арене было более ста хищников... Сотни других диких зверей были собраны в подвалах и специальных загонах, сооруженных около ворот Пренесте. Надежда этих двенадцати представляла всего лишь тонкую натянутую нить, связывавшую их с жизнью. Толпа это знала, и от этого получаемое ею удовольствие лишь увеличивалось.

Нестройный вопль сменился ритмичными выкрикиваниями, которые перекатывались от одного края амфитеатра до другого, как волна. Толпа скандировала имя, несущееся с тех скамеек, где сидели посвященные – держатели пари, страстные игроки, которые старались не упустить ничего, что происходило за кулисами цирка.

– Что они кричат? – удивился Тит, поворачиваясь к своей сестре, сидевшей около него и поглощенной выбором шербета в богатом ассортименте, принесенном ей на золотом подносе рабыней с черными волосами, собранными в высокую прическу.

– Как? Ты не знаешь? А вот этот, моя дорогая, с манго?

После утвердительного ответа молодой девушки она взяла хрустальный кубок с лакомством.

– Они выкрикивают имя Суллы, – продолжила сестра, взяв изящную ложечку.

– Как? Имя этого галла? – воскликнул Тит, который сразу с неудовольствием вспомнил о Манчинии и о постигшем его разочаровании от того, что ему не удалось овладеть этой красотой, исчезнувшей таким необъяснимым образом.

– Да, Суллы! Твоего соперника по любви, мой дорогой брат... Они кричат «Сулла» и «галл»!

– Но почему, великие боги? – спросил Цезарь, наблюдая за фалангой, которая продвигалась размеренным шагом, будто отряд военных на поле боя. – Не хочешь ли ты сказать, что Сулла на арене?

– Да, мой брат! Я могу сказать только это, потому что он проиграл свой процесс и был направлен сюда. И если зрение меня не подводит, то он лично руководит игрой с этими животными... Вон тот, в центре шеренги, в кожаной тунике, не очень крупный, с короткими волосами...

– А как же прошение? – воскликнул Цезарь, внезапно вспомнив о свитке, который ему передал в прихожей императорского дворца тот маленький адвокат со смешным голосом. – Я так и не узнал, что было в том прошении!

– И суд тоже, мой царственный брат, – подхватила Домитилла, заканчивая есть шербет, – так как адвокат галла накануне процесса странным образом исчез... – Ложка очищала внутренние стенки кубка, на которых еще оставалось замороженное манго. – И так как ни один другой адвокат не взял на себя защиту этого Суллы, несомненно, из-за того, что никто из законников не хотел исчезнуть так же, как и первый юрист, галл был изничтожен судьями...

Император повернулся к секретарям и сделал им знак. Один из них заторопился к трону.

– Луций! Где Руф? Если он здесь, то пусть тотчас подойдет!

Секретарь пошел искать Руфа, который в тот день, когда Цезарь после пробуждения являлся на публике, собирал прошения и должен был за них отвечать.

– Руф, ради богов! – сказал Цезарь. – Ты помнишь прошение, поданное нам две или три недели назад, об этом галле, обвиненном в незаконном получении наследства?

– Конечно, Цезарь, я помню, особенно лицо этого адвоката, который сцепился с Лацертием по поводу Металлы...

– Итак! Где это прошение? Ты, по крайней мере, его прочел?

– Конечно, Цезарь. В прошении того адвоката говорилось, что названный Сулла был жертвой махинации, что таблички, на которых было построено обвинение, были поддельными и что галлу просто пытались помешать выяснить, кто отравил Менезия, его товарища по оружию...

– А почему я сам не читал этой бумаги?

Руф немного замешкался.

– Твой августейший брат пришел к нам в тот же день, как мне кажется, – секретарь говорил с сожалением, – и попросил это прошение, чтобы взглянуть.

– А потом? – спросил Тит.

– А потом, – спокойным голосом отрезала Домитилла, беря с подноса у черноволосой девушки вторую порцию шербета, – наш младший брат не вернул прошения, потому что галл бросает тень на его друга Лацертия и ему нужно, чтобы ты знал только об обвинении, но не о защите....

– Это невероятно, – пробормотал Цезарь.

– Почему же! Ты повторял нашему брату, что хочешь, чтобы он участвовал во всех государственных делах, вот он и читает бумаги! Впрочем, – заключила она, отвернувшись в сторону, чтобы окинуть взором всю императорскую ложу, – вот и виновник. Ты можешь сам расспросить его. Дай мне стакан свежей воды, моя дорогая, – добавила она, обращаясь к молодой девушке, которая не спускала глаз с сестры Цезаря, готовая предупредить любые ее капризы. – Мы погибнем под этим велумом. Эти опахала не гонят воздуха. Тот, кто это придумал, осел!

– Если ты будешь есть меньше сладостей, то перестанешь страдать от жары, – проворчал Тит, расстроенный этой историей с прошением.

Изменится ли когда-нибудь Домициан? Сможет ли он когда-нибудь искренне помогать своему брату в управлении империей, вместо того чтобы без конца интриговать? Это приносит ему удовольствие? Или что-то иное?

Цезарь сделал знак одному из мажордомов, который стоял в доступном отдалении от императорского трона:

– Поставь кресло для моего брата, вот тут, справа, Порий, и побыстрее!

Император сам повернулся к Домициану, который шел по центральному проходу, между рядами скамеек, обитых роскошными тканями, обмениваясь приветствиями с приглашенными. Тит первым помахал ему рукой, а потом пригласил жестом в только что принесенное кресло. Демонстрируя в ответ улыбку, Домициан, дойдя до императорского трона, встал на колено и сжал в ладонях две протянутые Титом руки. Тот его тотчас поднял, и два брата несколько раз обнялись.

– Прошу тебя, это твое место, в первом ряду, – уважительно произнес Цезарь.