Дикая стая

— Ну, и пусть. Ты ж — не зелень.

— В грязи изваляют! Иль не дошло?

— Не врубился, — признался Корнеев.

— Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.

— Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я — не из вашей породы? — выскочил Гошка из постели, мигом оделся.

— Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.

— Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?

— Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь, что говоришь? Меня, увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол, на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!

— А ты сама как хочешь?

— Я здесь живу!

— Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?

— Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.

— И у тебя на работе?

— Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? — потянулась губами к Гошке.

— Ладно, не дергайся! Я не высвечу! — открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.

Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.

А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под завязку.

Георгий пошел на работу хмурым. Не смотрел по сторонам как обычно, ни с кем не здоровался. С сегодняшнего дня решил для себя никому не привозить воду на дармовщину. «Я для них не человек? Это они для меня — волчья кодла!» — ругал он поселковый люд.

— Гоша, привези нам воду нынче, пожалуйста, — высунулась из калитки седая голова старухи.

— Если время останется! — бросил в ответ коротко.

— Гош, водицы подбрось! — окликнул с крыльца мужик.

— Тебе сколько?

— Три бочки. Деньги вот возьми заранее.

— Давай, — подошел поселенец.

И первому именно этому человеку навозил воды

— Чего-то ты нынче не в себе. Как шибанутый Кто тебя завел или наехал? Кто настроению с утр хребет перешиб? — поинтересовался человек.

— Не настрой, в душу насрали! — пожаловало Корнеев и, дав коню ведро воды, решил немного отдохнуть. Разговорился с человеком.

— Какая чума обидела тебя? — спросил мужик.

— Короче. Указали мне мое место, мол, сколько добра ни твори, сколько ни живи, никто за человека держать не станет. Ни одна баба со мной семью не создаст, так и сдохну в поселенцах.

— Это ж кто нагородил эдакую хренатень?

— Какая разница, — отмахнулся водовоз.

— Гошка, с кем бухал? Видать, ты обделил его на водяре, что он со зла натрепался. Хошь верь или нет, у нас тут судимых хреном не перемешать. Иные с Колымы, с Ямала, с Чукотки осели. Все нынче с бабами. А иная не хуже зоны наказание! Вон моя Ядвига — сущая задрыга! Даже с получки у ней на пиво не выклянчишь! Стерва — не то звание. Сколько я ей в лоб фитилил, другая уже по сраку раскололась бы! Эту профуру ни хрена не берет. Еще борзей становится. Я ж тоже ходку тянул в Усть-Камчатске. Тещу размазал. Достала меня до печенок. Пять зим отсидел. Воротился. Ядвига лишь одну зиму смирно дышала, а нынче пасть шире бочки. Верно, тоже урыть придется. Приловчилась мою зарплату получать! Как такое терпеть? Вот и правду говорят, что от тюрьмы и сумы никто не зарекайся! Коль нужна тебе баба, забирай мою! Я тебе в придачу водки пару ящиков поставлю.

— Зачем мне такая?

— В постели годится! И по дому управляется неплохо. Брехать не стану! Но жадная и борзая, как собака! Сил с ней не стало, слышь, Гош? Ты думаешь, что другие лучше? Ни хрена! Все лахудры одинаковы!

— Сказали, что и такая за меня не пойдет!

— А давай спросим? — подморгнул Гоше и, остановив первую бабу, почтальонку Фенечку, спросил на полном серьезе: — Скажи как на духу, пошла б замуж за Гошу? Только не кривляйся! Честно лепи!

— Нет. Не пошла б. Он старый и корявый. Лучше одна останусь, чем с таким!

— Ну, и иди на хрен! — разозлился мужик, а через минуту поймал за руку вторую бабу. — Слушай, Райка, чума ходячая! Ты б пошла в бабы к водовозу?

— Во, придурок! Как пойду, если не зовет?

— А коли скажет?

— Тогда и поговорим! — ответила смеясь.

— Ну, пойдешь или как?

— Даешь, Васька! Чего за его хрен страдаешь? Если у него горит, пусть сам говорит. Тут без посредников обходятся!

— Пойми, дура, я с чего хлопочу? Ему трепанули, что за него никто не пойдет, потому что поселенец!

— Кинь глумное нести! Мало чего у кого в жизни стряслось когда-то? Важно, каким он со мной будет! Нынче хорошего мужика сыскать не просто. Оно средь вольных говна не меньше. Если бить и пить не станет, будет обо мне и доме заботиться, кто ж откажется от такого? А у водовоза к тому же живая копейка на кармане всяк день. Про то каждой поселковой бабе доподлинно известно. Скажи, какая дура от такого откажется? Да плевать, что он поселенец! Все мы тут временные. Зато за Гошкой, как за каменной стеной, любая проживет. Слышь, если никого не сыщешь, причаливай ко мне! — подморгнула Райка и пошла к дому, оглядываясь и улыбаясь Гошке.

— Одну заклеили! Хошь еще? — поймал красивую девушку, одетую ярко, вызывающе. — Стоп, Юлька!

— Чего надо? — вырывала та руку.

— Отпусти ее, — попросил Гоша.

— Скажи, метелка, ты пошла б замуж за нашего водовоза? — указал мужик на поселенца.

— Чокнулся? «Крыша» поехала? С чего ради? Он мне в деды годится! И вообще не в моем вкусе. По мне, лучше сорви-голова, чем этот! Поняли? И отцепитесь! Клейтесь к старым клизмам, этим терять нечего! А у меня вся жизнь впереди! — побежала по улице вприскочку.

— Соплячка! Ни черта в жизни не смыслит. Но слышь, Гошка, умываться и бриться тебе нужно каждый день. А еще замени свою телогрейку на куртку, резиновые сапоги — на ботинки. Смотреться будешь другим человеком!

— С моей работой только фрака и белых перчаток не хватает! — пошел Гоша, ругая человека, посчитав его совет насмешкой над собой.

Но, вернувшись вечером, сел перед зеркалом. Внимательно вглядевшись, побрился, потом умылся, причесался, вернулся к зеркалу. Оттуда на него глянул совсем иной человек.