Дикие пчелы на солнечном берегу

Карданов вытащил из, кармана кисет и положил его на стол.

— Угощайтесь… — И как бы о второстепенном спросил: — Немцы наведываются?

И снова рука беженца пошарила в торбе, будто не знала, что там могло быть.

— Построили топографическую вышку и полдня что-то там рисовали и снимали. Окуперы все время пялились в сторону Лоховни — видать, блокаду партизанам готовят. У-у-ух, кадеты! — хозяин стукнул костылем об пол, и на его изможденное лицо надвинулся какой-то землисто-зеленый оттенок. И злорадно: — Но в ту же ночь, то есть в нынешнюю, партизаны эту вышку пилой под корень…

Ромка видел, как щетинистая щека человека задергалась, словно хотела стряхнуть с себя что-то колко-обжигающее.

Ромка, конечно, не знал о происхождении у людей нервных тиков, хотя и сам после смерти бабы Люси и Борьки был им подвержен. Первой это заметила Тамарка: однажды левое веко Волчонка вдруг странно ожило и, несколько мгновений само по себе трепетало. Тамарка даже положила на глаз палец, чтобы укротить пульсирующую точку…

— Это же их, гадов, работа, — одноногий указал рукой на детей. — Но я им, сволочам, тоже сюрпризец приготовил, будь спок. — Хозяин жестом пригласил Карданова подойти к столу. — Нагнись, человече, и загляни под доски…

Беженец, а за ним и Ромка нагнулись и поискали что-то глазами.

— Вот это, действительно, сюрпризец! — свистнул Карданов.

Под столом, закрепленная прибитыми к доскам ремнями, притаилась противотанковая мина. От ее взрывателя отходил голубой провод к краю столешницы, оттуда — в угол и там терялся в рваных обоях.

— Но это еще не все, старик, — хозяин подошел к божнице.

Прислонив костыль к стене, свободной рукой отодвинул одну из трех икон.

— Любуйся, святую богородицу взял в союзники… — Карданов увидел связку немецких гранат.

— У меня в доме мышей меньше, чем этого добра, — хозяин поставил икону на место.

— Так это ж верная смерть, — Карданов посмотрел на детей.

— А я знаю и не боюсь этого… Они ж, кадеты, почти весь наш Агафоновский род вывели… Может, слышал про расстрелы в Опочке — два брательника и племянник… — голос говорившего дрогнул. — Слышь, старик, я смерти уже давно не боюсь, она мне была-не была. Жалко только малых, а так бы… А сейчас, веришь ли, ни к кому не осталось жалости… Даже к ним… Оно даже и лучше, если отмучаются…

Рука Карданова, наконец, сделала выбор: она извлекла из торбы кусок хлеба и огурец.

Агафонов сглотнул слюну, отчего его острый, поросший седым пушком кадык сначала улетел куда-то к подбородку, затем снова вернулся на свое место. На печке послышалось шевеление, и три пары глаз зажглись пульсирующими огоньками. Рука младшего ивовой веткой свесилась с печки — кулачок ее то сжимался, то разжимался. Вялое, безжизненное движение, просящее еды.

— Эх, жизнь, будь ты трижды, четырежды проклята, — прошептал Агафонов. — И кто тебя только выдумал, дуру?

На печке заплакали. Но плач этот вовсе не был плачем ребенка — какой-то скулеж, не то щенячий, не то поросячий.

Беженец, нащупав возле себя Ромкину голову, пошел с ним из избы. Не зная, как ободрить хозяина, уже на пороге он ввернул в затянувшуюся паузу первое, что пришло на ум:

— Поосторожней с этим… И вправду, можете попасть к святой богородице в гости…

Вдогонку несся осипший голос Агафонова:

— Если не найдешь, старик, своему бугаю невесты, вертайся, есть вострый ножик…

На улице, несмотря на серую нерадостную мглу, висевшую над деревней, Карданов почувствовал облегчение. Да, видно, и Ромке не терпелось побыстрее уйти от человеческих горестей, — он шустро скатился с крыльца и побежал на середину улицы.

Позади скрипнула дверь, и почти одновременно со стуком костылей раздался голос Агафонова:

— Эй, человече, загляни, на всякий случай, к Аниське Боровихе, последняя слева хата. У нее, кажись, теля е…

И они пошли вдоль деревни по раскисшей, зарастающей бурьяном дороге. Навстречу попалась босая старуха, она первой посторонилась и первая поздоровалась: «Здравствуйте, божьи люди». И трижды клюнула себя трехперстием.

— Где, мать, тут ваша Аниська живет? — поинтересовался Карданов, — хочу ей развод сделать…

— Да вон ее хатка, на взгорке, под скворешней, — подсказала старуха.

Поклонилась и долго провожала их взглядом, так не соответствующим ее голосу — из-под низко повязанного на лоб темного плата глядели настороженные, давно забывшие улыбку глаза. Оглядывался на старуху и Ромка, ибо в какое-то мгновение он увидел в ней ожившую бабу Люсю. Такая же корявость и нескладность в фигуре, такие же заскорузлые, искривленные пальцы на ногах, такие же вымытые годами и трудом глаза.

Пока Волчонок оглядывался да сравнивал образы двух старух, налетел на камень и до крови рассадил ногу.

— Эт же, раззява! — не зло ругнул его Карданов, но не остановился, свернул с дороги на тропинку, чтобы подняться к дому Боровихи.

Ромка пострадал, пострадал от боли и тоже завернул на заросшую лопухами да репьем дорожку. Трава, поникшая по обочинам, была ему почти до плеч, и вскоре Грихин пиджак провлажнился до самой последней нитки.

Боясь, однако, отстать, Волчонок, не обращая внимания на разбитый и сочащийся кровью палец, шустро засеменил вверх по тропинке.

Аниська — женщина неопределенного возраста. Темный платок словно гасил черты еще нестарого лица. Приветливой оказалась хозяйка: как давно знакомых встречала гостей. Тут же нашла чистую тряпицу и перевязала Ромке ногу. Сняла с него мокрый пиджак и пилотку и повесила их сушиться у печки. И все делала молча да так быстро, что у Карданова даже объяснение этому нашлось: «Небось, хочет побыстрее от нас отделаться…»

Однако «проклюналась» разговором и Боровиха.

— Гляжу в окно и глазам не верю — мал, стар и скотина с рогами. Ну, думаю, чудо какое-то: в это-то время расхаживать с быком. Не-ее, думаю, тут что-то не чисто…

Аниська быстро наклонилась к осоловевшему от тепла и обихода Ромке:

— Поливки, сынок, похлебаешь?

Ромка, конечно, знал, что это за еда — поливка. Не то загущенная похлебка, не то жиденькая каша-размазня. Поливку не раз готовила мама Оля.

Мальчуган с готовностью кивнул головой. Звякнули у печки ухват с кочергой, и вскоре на шесток выполз крошечный чугунок с варевом.

Карданов сидел на канапке и размышлял — как бы подкатиться к хозяйке насчет Адольфиных интересов? Когда он поднимался на крыльцо дома, приметил висевшее на стене косовище. Даже нагнулся, чтобы убедиться, что кроме косовища есть еще и сама коса. И действительно, она пряталась под козырьком крыши, и Карданов разглядел на ней остатки свежескошенной травы. Не осталась без внимания и стоящая возле повети кормовая корзина, наполненная доверху отавой…