Дикие пчелы на солнечном берегу
Шрифт:
Ни на печке, ни под кроватью Ромки не было. Беженец выбежал в сени, но и там, судя по нетронутой тишине, тоже никого не было.
Он спешил. Нужно еще было отвязать быка, соориентироваться, куда, по выражению Боровихи, тесать…
Во дворе, помахивая вяло хвостом, стоял Адольф. От шерсти, зализанной струйками дождя, поднимался пар.
— Ромка, стервец, ты где? — обегая двор, звал Карданов.
Понемногу, откуда-то из глубин его существа, дыхнула паника. Время словно щелкало по вискам, напружинивая и без того взбухшие на них вены.
Ромки нигде не было. Карданов в суматохе вбежал в хлев и тупо уставился в завалы сена.
— Ромик, выходи,
И уже Адольф был отвязан и выведен на заднюю сторону дома, уже Боровиха сбегала в стоящую за хлевом уборную — узнать, не отправился ли туда этот странный мальчуган, уже вновь машины затарахтели моторами, а Волчонка все не было.
Когда в доме услышали звуки дизелей, Ромка досматривал свой теплый сон: перелетев вместе с пчелами с духмяной липы на поляну, полную ромашек, он решил подкрепиться. Лег на землю и стал ртом собирать какие-то красные ягоды. Кисло-терпкие, не дающие ни капли сока. И тут он почувствовал безотчетную тревогу: кто-то стоял за ближайшим деревом и наблюдал за ним. Нет, их было больше, и они о чем-то шептались.
Он стал просыпаться, и когда грань между сном и бодрствованием совсем размылась зыбким светом, до него долетело слово «Немцы!». Он обвел избу настороженным взглядом, как будто желая убедить себя, что сон продолжается, но не убедился — слишком тревожные позы были у стоящих у окна людей.
Он окончательно проснулся, и страх, помимо его воли, сдернул с лавочки и вынес на улицу.
Он стал искать спасение, но не зная, где его найти, забежал в хлев и хотел было уже ринуться в гущу сена, однако воспоминание о сеновале в Горюшине, когда в него стреляли, заставило Волчонка повернуть назад. Он подбежал к клети, лег на живот и попытался заползти под строение, да слишком плотно к земле прилегало нижнее бревно. Не проходила в щель голова. Волчонок с неистовой торопливостью, скользя и падая, искал убежище, и ему казалось, что вот сейчас откроются ворота и войдет тот с пороховой дорожкой на щеке.
От предчувствия недоброго в животе у него что-то резануло и тут же ослабло и ему захотелось от всего освободиться. И тут он увидел большую корзину с травой и, не раздумывая, устремился к ней. Лег грудью на край, отчего она наклонилась, затем оттолкнулся ногой от земли и влетел в корзину. И точно жук-скоробей быстро быстро заработал руками, зарываясь и уходя в траву. На дне корзины, поджав к подбородку ноги, он перевернулся и замер.
Сквозь отверстие в плетении виднелась часть двери и крыльца в виде стесанной до половины колоды…
Карданов выскочил за ворота и обежал дом. Окинул взглядом уходящие вниз от избы тропинки, но и они были отчужденно пустынны. Его начала разбирать злость, что, однако, не помешало ему зыркнуть в сторону машин, своим урчанием тревожащих слух.
Цепочка немцев, растягиваясь по всему периметру деревни, готовилась вот-вот сомкнуться. Карданов понял — через 5-6 минут отступление для него будет отрезано.
От бессилия он застонал, сел на крыльцо-колоду и стал неизвестно чего ждать. Ромка видел его тяжелые босые ноги, широко расставленные колени и на них беспокойные руки.
Из дома выбежала Боровиха и в спешке едва не споткнулась о сидевшего на крыльце гостя. В смятении метнулась к хлеву, но вдруг остановилась и подняла кверху голову. Возможно, мысленно сообщалась со своей кормилицей, а может, прощалась с ней. Но нерешительность ее была недолгой: Аниська приблизилась
к сложенным у самой избы старым жердям и вытащила из-под них винтовку. Карданов поднял было предупреждающе руку, чтобы остеречь женщину от бессмысленного выверта: он подумал, что она готовится отстреливаться. Но Боровиха, кинув на него ничего не говорящий взгляд, выбежала за ворота.…Беженец чуть было не заплакал от бессилия, когда за домом раздалась пронзительно агрессивная речь.
Через несколько мгновений во двор ввалились два немца. Первый, в нахлобученной чуть ли не до самых губ каске, подскочил к Карданову и дулом автомата оттеснил его к стене дома.
— Паризан! Паризан… — злорадно сипели губы-жгуты, а руки с силой вдавили ствол автомата в грудь беженца.
— Какой я тебе партизан, укуси тебя муха… Я мирный житель, — отбояривался от немца Карданов.
Он кинул взгляд на второго фашиста и увидел его со спины: кривые, словно у пса-боксера, крепкие ноги, поддерживающие короткое узкое туловище. Он стоял лицом к хлеву и короткими очередями крестил дверь, ведущую на сеновал.
Отстрелявшись, кривоногий отправился в клеть.
— Паризан, — как бы пробуя на вкус чужое слово, повторял тот, что припер Карданова к стене.
Из клети вышел длинноногий с решетом, до половины наполненным сухим горохом. Несколько горошин он уже катал во рту, и одна из них нехорошо потревожила коренной, сгнивший на войне зуб. Гитлеровец чертыхнулся и, изо всей силы поддав сапогом по корзине, вышел за ворота.
Волчонок обмер, вжался в траву, но при этом не отрывал глаз от бородача. Ромка отчетливо видел, как залепленный грязью сапог врага намеренно жестоко впился каблуком в босую ногу Луки и крутанулся на нем. Словно раздавил окурок. Ромке было страшно, но еще больше ему было жалко Карданова. Он видел его быстрые обреченные взгляды, выбившуюся из-под ремня и почти до самой шеи задранную стволом автомата рубаху.
У Волчонка сухостью стянуло язык и, вопреки обыкновению, ни одна капля слюны не упала с его губ. Страх и беспомощность слились и перемешались в нем. И родили всего-то жалкий всхлип, нюню, ибо на большее в тот момент его душа была не способна. Но во дворике, где отсчитывались мгновения еще одной жизни и где повелевала зловещая безнадежность, его всхлип прозвучал гласом небесным — таинственным, вспарывающим слух рваным осколком. Немец, обманутый этим тоскливым непонятным звуком, отвлекся от Карданова и оглянулся. И за считанные мгновения, пока ствол автомата вместе со своим хозяином смотрел в другую сторону, Карданов успел вытереть ладонью высохшие губы и подхватить прислоненную к стене лопату. Замах был короткий, а удар оглушительный. Голова немца дернулась, и слетевшая каска обнажила белый череп, стянутый венчиком седых волос. Немец упал, но еще несколько мгновений его пальцы хватали грязевую жижицу, пока не сомкнулись в крепкий замок.
Карданов выбежал за ворота, огляделся окрест. По одной из тропинок спускался немец, ведя за собой Адольфа. В согнутой кренделем руке он нес решето с горохом.
Раздалось несколько взрывов.
Карданову хорошо было видно, как в том месте, где стоял дом Агафонова, в воздух поднялась перевернутая пирамида из земли и бревен. Возле дизелей началась, паника, беготня темно-серых фигурок.
Несколько крайних изб горело.
Когда беженец вернулся во двор, он увидел Ромку, выкарабкивающегося из корзины. Вся его фигурка была облеплена травой. Он смотрел на Карданова, но судя по отрешенности и застылости глаз, он явно его не воспринимал.