Дикие пчелы
Шрифт:
Обнялись, троекратно поцеловались. Отец же сурово сказал:
– Я тебе все сказал, ежли жив будешь, то подумай. Нет, буду молить бога за отпущение грехов твоих.
На мать не посмотрел – она, суровая, стояла в стороне. Обнял Саломку, что пташкой вилась около него, поднял к себе в седло, трижды поцеловал, опустил на землю.
– Ничего, Саломка, не тоскуй, не отлита еще для меня горячая пуля, не откована острая сабля. Журавушка, подай винчестер, хочу проститься с тайгой.
Блеснуло серебро на солнце. Устин поднял на дыбы красавца Коршуна, гикнул. Заиграла на солнце глянцевая с серым отливом
– Диу! Диу! Диу! – Трижды прогремела винтовка, три крынки слетели с забора.
Упал в седло, свалился набок, одной рукой держась за луку седла, и еще дал три выстрела – еще три крынки разлетелись вдребезги. Последний выстрел прогремел по летящей высоко вороне, та сложила крылья и упала на землю.
– Вот варнак, а ить дай-то бог с таким схлестнуться, – заулыбались мужики.
– Такой не пропадет.
Осадил Устин Коршуна перед Саломкой. Она взялась за стремя, тихо сказала.
– Даже мертвого буду ждать. До свиданья, прощай не говорю!
Затарахтели телеги, взвился плач. Устин пустил Коршуна и скоро скрылся за пылью.
Федора Силова, вместо того чтобы призвать в армию, как только он появился дома, сразу же арестовали по подозрению в укрывательстве каторжан. Ванин не смог его отстоять. В карцере уже сидел Гурин, его тоже арестовал Храмов по подозрению. Прямых улик не было, но кто-то из Мякининых видел Силова и Турина с каторжниками.
Храмов кричал на Силова:
– Да пойми ты, это не просто каторжане, а это большевики! Будь то уголовники, плевать бы на них. Большевики – враги царя и отечества.
– Царю, может быть, они и враги, но отечеству вряд ли. А потом я не видел их.
– Гурин показывает, что ты их скрывал.
– Это уже бабский разговор, ваше благородие. Гурин таежник, ни за что он не скажет того, что не видел. А если бы и видел, то промолчал. Здесь тайга, пулю в спину запросто можно получить. Оттого наши люди так молчаливы. Вам тожить над этим надо подумать.
– Но ты же видел этих большевиков, ты всегда в тайге?
– Може, и видел, но ведь у них не написано на лбу, что они большевики. Люди с винтовками – может, охотники, а может, промышленники.
– Знаешь, Силов, твой отец большой здесь человек, но я не посмотрю на это, а буду пытать тебя, клещами вырывать правду.
– Пытайте, ваше дело служебное, – спокойно говорил Силов.
На счастье Федора, в Широкую падь приехал генерал Крупенской, чтобы перед уходом на фронт дать наказы Ванину да и глянуть своим оком, как идут дела.
Узнал, что Федор Андреевич взят под арест, бросился в Ольгу. Влетел в приемную пристава, закричал:
– Дурак, это работник самой царицы Марии Федоровны! Он ищет для нее руды, а ты посмел его арестовать.
– Ваше превосходительство, но ведь он связан с большевиками. Он…
– Молчать! Какие еще тут большевики? Это до конца наш человек. Выпустить, или я сейчас же свяжусь с губернатором, и будешь перед ним объясняться.
– Все уладим, ваше превосходительство. Сей минут Силов будет освобожден.
– Отпускай, да поживее, мне с ним поговорить надо.
Крупенской обнял Федора, вышли на крыльцо.
– Вот что, Федор Андреевич, тебя отбирают у нас,
будешь работать с Анертом. Очень прошу, вы будете искать флюорит, из него вырабатывают удушливый газ, ищи те минералы, но присматривай и за другими рудами. Но об этом Анерту ни слова. Он работник Бринера, может перехватить у нас месторождение. Понял ли?– Да, понял, ваше превосходительство.
– Все – на карту и Борису Игнатьевичу передавай. Поехали домой. С большевиками связался? Так ли это?
– Пустое, Храмов подумал, а другие подхватили. Там сидит еще Гурин из Божьего Поля, он тоже много помогает, так замолвите за него словечко. Храмов с дури может и в тюрьму отправить.
– Освободит. Трусливый парень. Обожди меня, вызволю и Гурина.
В Широкой пади переполох. Шли на войну все сыны Андрея Андреевича: Николай, Анкидин, Трофим.
– Как же без них-то буду? – разводил руками перед генералом Силов.
– Так вот и будешь. Война. Нет, нет, не смогу я их спасти от мобилизации. Придется сократить часть работ, – спокойно говорил генерал. – Наклепаем немцам, тогда снова начнем разворачивать дело. А пока… Могу одно обещать, твои сыны – мастеровые, пойдут в запасные и будут работать на заводах. Ну мне пора, генералы должны воевать. Прощайте! Борис Игнатьевич, займись составлением карт, потом все пригодится. Тронули!
В Божьем Поле, как и везде по всей России, – стон и плач. Тянутся телеги на сборные пункты, стонут бабы, до боли в скулах сжимают зубы мужики. Беда тронула всех, никого не обошла.
Уходили парни и мужики на комиссию в Ольгу. А там усатый фельдшер давил на животы, хлопал по крутым плечам, кричал:
– И этот годен служить царю и отечеству!
Подошла очередь Федора Козина. Фельдшер долго смотрел на него, хмыкал, колотил маленькими кулаками по груди, по спине, которая была похожа на дно широкой лодки. Этакая спокойная и уютная спина. Давил пальцами упругие мышцы, сердито топорщил усы. Затем восторженно заметил:
– От ить дал бог красотищу и силищу! А все может стать в одночасье комом мяса. Понимаешь ли ты, парнище, комом мяса? Ничем, стало быть!
Отошел от Козина на несколько шагов, будто хотел полюбоваться богатырем.
– Пиши в артиллерию! Годен, черт бы его подрал! Вон с глаз моих! И какая тебя матушка родила, какая земля вскормила?
– Обыкновенная баба, ваше благородие, – усмехнулся Козин.
– Брысь! Шибанул своим потом, ажио слезу прошибло. Вон, говорю!
Здесь же толпились братья Силовы, Астафуровы, пермяки и вятичи, молдаване и украинцы. Все пойдут воевать за веру, царя и отечество.
Душно на земле, жарко в небе, там висит красное солнце и жарит землю. А на ней стон и плач надрывный. Над тайгой тревога. Это понял и Черный Дьявол, он же Шарик, Буран. Она, та тревога, вошла в него. Собачье чутье не обманывало: шла беда. А на беду – собаки воют. Выл и Черный Дьявол. Выл тягуче, надрывно – понял, что пришла пора прощаться с Федькой. Тенью ходил за обретенным другом, вялый и нахохленный. Выл, если сельчане пели тягучие песни, тоже похожие на его стон и вой, выл, потому что в песнях плач людской. Люди пели под перебор трехрядки: «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья…»