Дикий пес

Тиль взглянул на его искаженное лицо и понял: Брегарис больше никого не пощадит. Ему теперь не нужны слава или власть. Он даже об изменении уже не помнит и горит лишь одним желанием: ответить смертью за смерть, болью за боль и бешеной ненавистью — за холодное равнодушие, с которым мертвое сердце Берралиса (точнее, то, что от него осталось) оказалось пришпилено к дереву эльфийским кинжалом.

Боясь опоздать, эльф прямо на ходу вскинул загоревшиеся ядовитым пламенем руки, воззвал к огню, активировал камни бездны. Вложил в них все, что еще горело в его душе, потому что без единственного сына его род действительно умер. Наконец нашел глазами виновников своего горя и свирепо выдохнул:

— За Берралиса! Будьте вы прокляты!

Белка охнула, когда от темного мага хлынула стена зеленого огня, разом поднявшаяся до небес и протянувшаяся на добрые несколько верст вдоль кромки Проклятого леса. Брегарис оказался настолько сумасшедшим, что совершенно позабыл, насколько опасно здесь применять магию. Он бросил против своего владыки все, чем владел. Все, что подпитывало его в этой жизни.

— Проклинаю-у-у! — взвыл он, шатаясь от раздирающего его на части огненного вихря.

Почти пропал в этом пламени и едва не сгорел сам, потому что в посмертном проклятии эльфов действительно была заложена великая сила. А затем вытянул вперед истончившиеся руки и, объединив собственную силу с силой артефакта Изиара, обрушил лавину огня на замерший кордон.

— Идиот! — ахнула Белка, пытаясь втолкнуть Тирриниэля в проход, пока еще оставалось время.

Но тот неожиданно заупрямился и вместо того, чтобы нырнуть в спасительные заросли, развернулся к Брегарису лицом.

— Тиль!

— Господин! — вскрикнули обернувшиеся на шум Картис и Ланниэль.

Владыка Л’аэртэ не пошевелился, когда стена огня сплошным фронтом двинулась в его сторону. Только прищурил опасно заалевшие глаза и, оценив по достоинству способности предавшего его хранителя, уверенным движением поднял навстречу такой же могучий щит.

Они встретились примерно на полпути — зеленое и алое море неистовствующего «Огня жизни». Сшиблись с бешеным ревом и ненадолго застыли, протянув изумрудно-красные языки далеко в обе стороны и больно раня окружающий лес. Брегарис был зол и ненавидел все, что не помогло спасти его сына. Он буквально сжигал себя изнутри, щедро выплескивая наружу эту ненависть, одновременно подпитываясь ею снова и наполняя еще большей силой от висящего на шее ожерелья.

Тирриниэль, напротив, был спокоен и сосредоточен, как во время неприятной, но необходимой работы. Стоял недвижимо, словно омываемая океаном скала. Излучал поразительную в такой ситуации уверенность и был собран и молчалив. Да, ему никогда еще не бросали вызов в открытую. И никогда при этом он не был настолько уязвим — вдалеке от своего источника, чертогов и помощи остальных хранителей.

Да, он ошибся в Брегарисе. Так же, как когда-то не разглядел Иттираэля и доверился ему с Уходом. Да, оплошал, упустил момент, когда Брегарис, давно мечтавший о втором наследнике, захотел изменения лично для себя. Может, слов оказалось недостаточно, раз все зашло так далеко? Может, это ничего бы не изменило, но сейчас Тилю отчего-то было жаль, что обезумевший от горя собрат был готов умереть ради мести. А накопленная камнями бездны сила понадобилась лишь для того, чтобы успеть нанести свой первый и вместе с тем последний удар, потому что посмертный огонь уничтожал хранителя быстрее, чем огонь повелителя.

Белка, поняв, что сил у безумца благодаря артефакту оказались гораздо больше, чем у ослабленного Тиля, беззвучно ругнулась. Но Брегарис стоял далеко — до него не достать, а Тиль был рядом, прямо возле гневно зашелестевшего кордона, который во все века не слишком-то любил перворожденных, особенно — магов. Всех, кроме одного. Поэтому она вовремя подметила метнувшиеся к владыке шины, вслух выругалась на дикой смеси из нескольких языков, а потом прыгнула вперед и в последний момент закрыла ему спину.

— Граиррэ! — рыкнула так громко, как только смогла, чтобы перекричать бешено гудящее пламя. Увидела, как торопливо возвращаются из тоннеля люди и, едва не застонав от отчаяния (вот же дураки!), рявкнула снова: — Прочь, идиоты! Бегом отсюда! Лан, не смей приближаться!

Эльф, кинувшийся было в сторону своего лорда, притормозил. Лакр, неверяще оглядев стену неистового огня, тоже остановился. Нет, конечно, он догадывался, что Тиль — не простой эльф, но чтобы на равных противостоять хранителю…

— Вон пошли, придурки! — вконец обозлилась Белка. — Вас же сейчас поджарит!

Наемники, правильно подметив угрожающее шевеление веток вокруг себя, послушно отступили. А за ними отошли и побледневшие от волнения эльфы. Белка была права: если отсюда не убраться, их действительно поджарит — от невыносимого напряжения воздух уже гудел, его распарывали невидимые молнии, небеса едва не стонали от натуги, не в силах выдерживать двойной «Огонь жизни». Дымилась земля на многие сотни шагов. Болезненно скручивались, словно от судороги, листья. Стремительно чернели травинки и ветки. Разбегались в разные стороны змеи, леммы и другие обитатели этих земель. Над верхушками деревьев с истошными криками кружили испуганные птицы… А остроухие маги молча стояли друг напротив друга и не гасили огонь.

Белка, отпихнув от Тиля очередную ветку, глухо застонала.

Дурак… ну что за дурак… Куда только полез, когда не просили?! Теперь сюда вся округа сбежится, от ползунов до последних пиявок, чтобы поглядеть, кто тут сошел с ума и принялся творить магию у кордона. Пусть не прямо сейчас, потому что от такого пламени расплавится даже панцирь броненосца, но едва победитель определится, ему придется туго. Да еще и стемнеет скоро, Одер наверняка в гости пожалует…

— Тиль! — простонала она. — Да что же ты натворил?!

— Я справлюсь, — напряженно отозвался эльф, и Белка снова выругалась. А потом подметила, что зеленое пламя потихоньку начинает одолевать алый огонь, и ругнулась так, что у застывшего в неподвижности владыки смущенно шевельнулись кончики ушей.

— Болван… дурак… Зачем я только с тобой связалась?! — исступленно прошептала Гончая, лихорадочно озираясь.

Камни бездны незаметно, по чуть-чуть, но все-таки забирали из окружающего пространства магию Л’аэртэ. Втягивали ее в себя, словно голодный ребенок — долгожданный десерт. А потом отдавали хозяину, тут же выплескиваясь наружу свежими волнами зеленого огня. А все потому, что Тирриниэль слишком давно не взывал к своей искусственной ненависти. Потому что он, как и сын, научился делать огонь совсем иным. И, как ни странно, он все еще не хотел ненавидеть — ему было жаль потерянного брата. Только вот жалость сделала его еще более уязвимым.

Тирриниэль прикусил губу, тоже поняв, что происходит. А потом увидел сквозь пламя торжествующую улыбку хранителя и тяжело вздохнул.

— Уходи, Бел. Я дам тебе время.

— Ах ты, мерзавец! — внезапно огрызнулась она. — Забирай! И только попробуй мне помри! С того света за уши достану и так в морду двину, что навсегда заречешься меня не слушаться!

Владыка Л’аэртэ не успел даже головы повернуть, как она крепко обняла его со спины и прижала руки к тлеющей на груди сорочке — маленькие, удивительно твердые ладошки, на которых больше не было перчаток. Эльф судорожно вздохнул, неожиданно оказавшись на гребне волны поистине сумасшедшей мощи, тихо взвыл, чувствуя, что вот теперь его по-настоящему разрывает, а потом поспешно выбросил этот ураган наружу, молясь про себя, чтобы личной защиты хватило удержать этот двойной, бушующий от их общей ярости огонь.