Дикий сад

Щелкнув еще разок Гиацинта, Адам повернулся и направился через лес к гроту. Уж не развивается ли у него нездоровая одержимость садом? Пожалуй, в этом не было бы ничего удивительного. С первого дня пребывания здесь он почти не думал ни о чем другом. Если не бродил по саду, то читал о нем, каждый вечер возвращаясь в пансион со стопкой книг и бумаг и засиживаясь за работой далеко за полночь.

Никто в траттории не ругал Адама за то, что он читает за едой. Фаусто больше не появлялся, и, по словам синьоры Фанелли, ждать его в скором времени не стоило. Очевидно, в тот раз бывший партизан заглянул в тратторию впервые после долгого перерыва. Может быть, Адаму только показалось, но в ее реплике он тоже различил нотку разочарования.

Три дня — ни Фаусто, ни Антонеллы.

— У нее много работы, — сообщила синьора Доччи во время очередной аудиенции в ее спальне. — В город приехали богатые клиенты, покупатели из больших американских магазинов.

Если она и попыталась, то не смогла скрыть легкой насмешки.

— Вам не нравится то, чем она занимается? — спросил Адам.

— Старикам никогда не нравится, что делает молодежь.

— Вы действительно так думаете?

— Если мы не будем ворчать, молодым станет не с чем драться, и мир застынет. Не сможет двигаться дальше.

— Я об этом никогда не думал.

— Вам и не надо забивать голову такой ерундой. Думайте о чем-нибудь более приятном.

— Например?

— О… даже не знаю… — Она неопределенно помахала рукой. — Об Элвисе Пресли.

— Вы меня удивляете.

— Антонелла помогает не отставать от жизни.

— Пресли вам, конечно, тоже не нравится.

— Вы же не станете спорить, что у этого молодого человека весьма сомнительные моральные устои.

— Вы пришли к такому выводу, послушав его песни.

— Он также снимается в кино.

— Вы видели его фильмы?

— Конечно нет. Вы не понимаете, Адам. Старикам позволено делать выводы на основании абсолютного невежества. Этого вполне хватает.

Адам рассмеялся, отметив про себя, что часто смеется в ее компании.

— Может быть, ей нравится то, чем она занимается. Может, у нее это хорошо получается.

— Мои друзья, те, которые разбираются в этом, говорят, что у девочки большой талант. Но я всегда видела в ней что-то большее, чем простая швея.

— Уверен, в ее бизнесе нужно не только шить.

Синьора Доччи негромко вздохнула:

— Вы, конечно, правы. Не слушайте меня. Наверное, я все еще злюсь.

— Злитесь?

— Вам бы увидеть ее раньше… до этого… — Она коснулась пальцами лба. — Антонелла была такая красивая. А теперь прячется в задней комнате, выполняет ручную работу. La poverina.

Последние слова возмутили его. Особенно последние два, насквозь пропитанные жалостью. Бедняжка.

— Не согласен. Не представляю, чтобы она пряталась.

— Не представляете? — Синьора Доччи равнодушно пожала плечами.

— Знаю, я встречался с ней только однажды, но больше всего меня поразило то, как она держалась, нисколько не стыдясь, без всякого смущения. То, как она носит волосы… как держится… Нет, Антонелла не прячется.

— Думаете, она не смотрит каждое утро в зеркало и не желает, чтобы все получилось по-другому?

— Может быть. Не знаю. Но из-за того, что у нее это есть, она только еще красивее. Потому что не прячется…

— Вы в это верите?

— Да, верю.

Поначалу он увидел в ее взгляде только усталость и терпение и вдруг почувствовал себя едва ли не мальчишкой в присутствии человека, прожившего намного больше и знающего мир намного лучше. Но потом в ее глазах появилось что-то еще, что-то не совсем понятное. И только когда губы тронула улыбка, сдержанная и немного озорная, Адам понял, в чем дело.

— Вы со мной играете.

— Так приятно видеть, что вы защищаете ее. И вы правы — из-за них она еще красивее.

— Как это случилось?

— Они были возле Портофино, ночью. Ехали в машине. Ее мать сидела за рулем. Ей тоже повезло, всего лишь сломала два ребра.

Вдаваться в подробности синьора Доччи не стала. Более того, тут же оборвала разговор под каким-то надуманным предлогом и отослала его в библиотеку.

Может быть, размышлял Адам, возвращаясь в грот, причина именно в этом: в пустой болтовне, в долгих погружениях в работу, прерываемых только беседами с прикованной к кровати старухой. А если добавить еще и сумасшедшую жару… Стоит ли удивляться, что он теряет хватку.

Поднимаясь по ступеням за гротом, он решил сломать установившуюся модель, внести в свою жизнь какое-то разнообразие, сходить куда-нибудь поужинать, покататься на велосипеде или, может быть, даже махнуть на денек во Флоренцию. Пора, пора что-то сделать — отвлечься от рутины, выскочить из колеи.

Остановившись у подножия амфитеатра, Адам не первый уже раз посмотрел на стоящую вверху Флору. Вверху, но не на самом верху. Увидеть ее точно такой же, как в первый раз, больше не получалось — слова Антонеллы бесповоротно повлияли на его суждение о статуе. Глядя на богиню, повернувшуюся сначала в одну, а потом в другую сторону, он больше не видел классическую, позаимствованную у Джамболоньи позу — он видел женщину, раздираемую каким-то иным чувством, видел дерзко выставленное правое бедро.

Почему ее поставили именно здесь, а не на самом верху? Почему вообще здесь, в этом девятиярусном амфитеатре? И почему ярусов девять, а не семь? Что такого особенного в этом числе? Девять жизней у кошки? Девять планет Солнечной системы? Нет, о Плутоне тогда еще не знали. Может быть, Шекспир… Макбет?.. Ведьмы повторяют свои заклинания девять раз. Нет, когда закладывался сад, Шекспир был еще мальчишкой. Но уже ближе. И оккультная ниточка — это, пожалуй, интересный вариант. Как там говорили ведьмы?

Трижды каждая из нас Трижды по три — девять раз. [3]

Утроенная сила трех… святая Троица… Святая святых. И что-то еще, какая-то мрачная ассоциация с числом «девять». Но какая?

Он остановился. Достал сигарету. Закурил. Бросил спичку в канавку у основания амфитеатра. И пошел дальше.

До живой ограды оставалось совсем немного, когда ответ пришел сам собой.

Девять кругов Ада в «Божественной комедии» Данте.

3

У. Шекспир. Макбет. Акт 1, сцена 3 (пер. Ю. Корнеева).