Дикки-Король
Шрифт:
Жорж горячо поддержал эту мысль. Жанина выразила общее мнение: медиум Дикки или нет, но нельзя допустить, чтобы он бросил сцену.
— Но разве он говорил об этом?
— И почему медиуму нельзя петь?
— Он не имеет права бросить сцену! — категорически отрезала мадам Герен. И девушки шумно ее поддержали.
— Не имеет права, почему же? — вызывающе спросила Мари Бодуэн. Живя с Геренами в одном отеле, она дошла до того, что больше терпеть не могла Симону Герен с ее крупными драгоценностями и мелкими манерами.
— Почему? — воскликнули гислены, мартины, надеж и прочие жозианы, которые при этом присутствовали. Их было шестеро или семеро, но шуму они производили за сорок человек. Полина
— Почему же Дикки не имеет права? Ведь мы же любим его не за это!
— Нам необходимы его песни!
— Его публика — это мы!
— Я, например, если он больше не будет петь, все брошу — работу, семью, стану бродяжкой!
— А я уйду в монастырь… Нет, с собой покончу… Оставлю ему письмо… Пусть он обратится в другую веру, но его вечно будут терзать муки совести!
— Не будет больше петь! — хором кричали они. — Дикки-то! Он, кто пел под проливным дождем в Мари-ля-Кокетт! Он, кто пел без микрофона, когда в Гро-дю-Руа погас свет! И когда в Шалон-сюр-Мари украли его сценические костюмы!
— Нет, он не имеет права так поступить, — снова повторила Симона Герен, взбунтовавшийся муравей, и на сей раз Мари не возразила.
— Подумать только, ведь Жорж переоборудовал машину единственно ради того, чтобы сопровождать Дикки!
— Всем нам это стоило бесконечных жертв, — сказал мсье Морис, который думал о недавнем аперитиве. — Артист есть артист. Что бы ни случилось, представление продолжается.
— Необходимо, чтобы мы заставили его внять доводам рассудка, — подхватила Жанина, несколько воспрянувшая духом. — Что, если клуб распадется… Этой девочке пришла отличная мысль. Давайте организуем демонстрацию. Бог знает, не удерживают ли они Дикки против его воли!
— Люди, которые работают даром… — заметил мсье Герен, покачивая седой головой и жуя ус. («Способны на все», — подразумевал он.)
Полину сильно расстраивало то, как они ко всему относились.
— Но разве… в определенном смысле… мы сами не даром оказываем услуги? — дрожащим голосом спросила она. Эти слова вызвали всеобщее негодование.
— Да у нас с ними нет ничего общего!
— Мы занимаемся художественной деятельностью…
— Мы же не строим из себя святых!
— Мы это делаем по своей воле… Из любви к музыке…
— Дикки существует! А их туманные идейки…
И дело уладилось очень быстро. Было решено, что все соберутся завтра, к трем часам («Во время обеда», — заметил мсье Морис), перед замком. Фанатов вполне наберется с полсотни, и пятьдесят человек им так просто не выгнать. А если отец Поль заупрямится, мы преспокойно вызовем полицию, чтобы вырвать Дикки из его когтей. Но, наверное, нас не вынудят дойти до этого: «Должно быть, этому гуру не слишком хочется, чтобы мы вмешивались в его делишки!»
Когда Полина собралась уходить, настроение группы фанатов явно приняло воинственный характер. Полиция, вмешательство, священные права фанатов, поход на замок, справедливые требования — это все шумно обсуждалось, и результат даже превзошел ее ожидания. Всем казалось очевидным, что они увидят Дикки. Симона и Мари взяли на себя задачу позвонить повсюду, где мог находиться ничем не занятый фанат, так как Жанина слишком измоталась, чтобы поднимать трубку. Мсье Морис будет координировать транспорт.
— Полиночка моя, ты сделала доброе дело, — сказала Жанина, улыбаясь сквозь слезы. — Ты правильно поступила, что приехала нас предупредить. Ты, может быть, спасла клуб, дорогая моя…
В деревню Полина вернулась одна, на автобусе.
«Неужели я что-то спасла?»
Наверное,
ей следовало бы гордиться этим. Она гордилась тем, что состоит в клубе, что создала его секцию, пусть скромную. Это была ее инициатива, ее выбор, первый поступок, который лег в основу характера Полины-девушки, Полины-личности… Написав Дикки, организовав отделение клуба в Антверпене, она совершила поступок смелый, поступок неожиданный. И была вознаграждена за это. Она, может, спасла жизнь и Клоду. Клоду, который оказался более грубым и вместе с тем более ранимым, чем она думала. Утешился ли Клод? Все-таки нет. Но он, без сомнения, смирился. Тот вечер, когда он покидал турне, возвращаясь к своей работе, в свой дом, уже был отречением.Она не упрекала себя. Полина знала, что слишком молода, чтобы помочь ему. Слишком молода, чтобы понять все, что творилось вокруг нее; но не так молода, нет, не так молода, чтобы сказать себе, что в мире есть много вопросов, которые надо решать. Но достаточно юна, достаточно невежественна, и решительна, и мудра, чтобы сказать себе, что она решит эти вопросы. Все до одного. Когда придет время.
Она вышла из автобуса. И пешком пошла в замок…
Спустя несколько часов фанаты опять собрались, и вновь прибывшие спорили с ними; граф вызвал по интерфону Джо.
— Жорж! Это вы впустили их?
— Мсье, я спрашивал об этом мсье Хольманна, который велел мне избегать скандала.
— Называйте меня «господин граф»! — заорал в аппарат Жан де Сен-Нон.
— Господин граф, — с явно подчеркнутым оттенком иронии повторил Джо, — я спрашивал об этом…
— Кто вас просил проявлять эту инициативу?
— Сам мсье Хольманн, господин граф. Правда, я не сказал ни о выключенной воде, ни о собаках, но я уверен, что ему это не понравится…
Внезапно графа охватило чувство горечи и бессилия. Когда он связался с Хольманном, он не предвидел, что ему придется сдавать две трети замка какой-то секте, быть вынужденным деликатничать со своим шофером и — есть же предел всему! — терпеть фанатов на своих землях, под собственными окнами!
— Послушайте, Жорж, наверное, нет необходимости сразу же сообщать ему об этом… Не могли бы мы добиться того, чтобы эти люди ушли?..
— Я, конечно, попытаюсь, господин граф. Но если возникнет шум, мне придется…
— Хорошо, хорошо, — пробормотал граф. — Делайте, что сочтете нужным, Жорж.
Он так и не понял, что принятый Жоржем покровительственный тон являлся местью ему. Сколь бы забавным это ни казалось, граф считал, что его обожает вся оставшаяся у него прислуга. Они бранятся, конечно, но по-семейному. Он закрывает глаза на то, что его прислугу на две трети оплачивает Хольманн. Официально мизерные зарплаты он выплачивает этим людям потому, что они «всей душой преданы замку», как писала в своих книгах графиня де Сегюр [10] . Ему хочется в это верить, он и верит. Жорж, которого ему подсунул Хольманн, родился в Марселе, и с замком его ничто не связывает. Садовник Этьен, горничная Маривонна происходят из других мест, и у них тоже нет никакого особого повода быть привязанными к графу. Однако живут они в Сен-Ноне, на священной земле его воспоминаний, в замке XV века, восстановленном в начале XVIII века; в нем всегда жили семьей, в которую как бы входит и прислуга, потому Жан де Сен-Нон не сомневается, что она готова расплачиваться за эту честь понижением собственной зарплаты.
10
Графиня де Сегюр (1799–1874) — французская писательница, автор сентиментально-дидактических книг для детей.