Дикое поле

— Высокородный! Неподалеку стреляли!

— Там имение Иляс-мурзы, — вскинул голову Ахмет. — Стреляли за рощей, позади дома?

— Да, — неуверенно подтвердил стражник. — Расстояние большое, слышно плохо.

— Это они. — Сотник поклонился мурзе. — Прикажи отправиться туда и проверить, что случилось.

Азис молча отстранил его и направился к выходу из подвала. Ахмет забежал сбоку и заглянул в искаженное злобой лицо мурзы.

— Арба не зря ездила по дороге около имения! Нам нужно торопиться.

Начальник стражи не ответил. Выбравшись из подвала, он приказал отправить в тюрьму всех, кто находился в доме купца, и вскочил на коня. Сотник почтительно держал ему стремя.

— Мы поедем к Алтын-карге, — наклонившись к Ахмеду, зловеще прошипел мурза. — Но если ты ошибся и в этот раз, я сошью себе сапоги из твоей кожи.

Он первым помчался в ночь, не разбирая дороги. Следом бросились остальные стражники во главе с перепуганным сотником: Ахмет знал, что мурза не любил бросать слов на ветер.

Ворота усадьбы Иляса оказались распахнуты настежь. Въехав в них, начальник стражи увидел столпившихся во дворе людей, настороженно примолкших при появлении всадников. Приподнявшись на стременах, мурза зычно крикнул:

— Что тут происходит? Почему шум? Вы что, оглохли, правоверные? Отвечайте! Я начальник ханской стражи Азис-мурза!

* * *

Когда выскочили из ворот имения мурзы, Тимофей пересчитал всадников: вместе с ним одиннадцать. Значит, ушли все и дело обошлось без потерь. Теперь скорее к морю! Поднимая пыль, отряд полетел к побережью. Коней не щадили — сейчас все зависело от их резвости.

Вскоре позади остались широко раскинувшиеся по сторонам дороги сады и показался перевал. Лежавший поперек седла, замотанный в ковер пленник беспокойно зашевелился и глухо замычал. Наверное, пришел в себя и пытался понять, что случилось. Почему после страшного грохота и звона в голове он вдруг очутился в душной темноте и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой?

Тимофей поправил сползавший с седла тюк с похищенным и хлестнул лошадь плетью, понукая ее бодрее идти на подъеме к перевалу. Ничего, потерпит мурза, надо же когда-нибудь и ему на своей шкуре попробовать, каково приходится полоняникам. Хотя ордынцы обычно ведут полон с веревками на шее, а не везут на конях. И этого татарина не будут ждать в конце пути площадь невольничьего рынка и жадные перекупщики-работорговцы.

Как жаль, что украли мурзу, а не девушку. Тогда и скакун ни к чему: просто схватил бы ее на руки, прижал к груди и нес до самого моря, не чувствуя усталости. Редкая красавица! Дивный стан, тонкие черты лица, огромные глаза, маленькая ножка в расшитом шелками мягком татарском сапожке — все это так и стояло перед глазами казака.

Вот он, ее платок. Тимофей приложил его к щеке и ощутил едва уловимый незнакомый теплый аромат. Сердце снова защемило неясным томительным предчувствием. Как бывало в далеком, уже казавшемся подернутым смутной пеленой времени, детстве, когда мать, жарко натопив печь, купала его в большом деревянном корыте, ласково проводя руками по телу и шепча наговоры, отгонявшие хвори-лихоманки. Тимоша тогда замирал и закрывал глаза, полностью отдаваясь во власть маминых рук, нежно гладивших его голову, худую спинку с выступающими лопатками, угловатые, костлявые плечики. Потом мама заворачивала ненаглядного сыночка в чистую мягкую холстину и брала на руки. Пахло от маминой груди и волос таким же томительным теплом, и маленькое сердце сжималось в неясном тревожном предчувствии, но быстро успокаивалось, ощущая рядом биение сердца матери, готового закрыть его собой от всех невзгод в мире.

А не закрыло: не дали маме вырастить сыночка, не дали увидеть, каким он стал. Может, как раз этот мурза и привел тогда к их городку татарскую конницу, чтобы вырвать малыша из ласковых рук, обречь его на неволю и горькое сиротство. Значит, не зря тогда томила душу тревога?

На перевале Головин перекинул пленника на седло к Брязге, давая отдых своему коню. Пропустил мимо себя торопившихся спуститься в долину казаков, на мгновение задержался, поглядел назад. И похолодел: вдалеке быстро катилось по дороге густое облако пыли, в лунном свете казавшееся похожим на мягкий серый шарик или сгустившийся клочок тумана. Приближаясь, оно вырастало в размерах, и вскоре стало видно, как взблескивают в нем холодные искры — это шла аллюром плотная конная масса, поблескивая остриями пик и металлическими частями доспехов. Боясь ошибиться, Тимофей соскочил с коня и припал ухом к каменистой земле. И сразу словно ударил от нее глухой гул топота копыт, как будто дрожало и стонало в глубине неведомое, огромное чудовище.

Едва успев вставить ногу в стремя, казак ожег коня плетью и на скаку умостился в седле. Гнать, что есть мочи гнать! Сейчас не время задумываться, почему так быстро сумели взять их след, надо гнать и гнать лошадей! Поравнявшись с Ивко и Брязгой, он, захлебываясь встречным ветром, прокричал:

— Погоня!

Победителем в этой бешеной скачке выйдет тот, у кого лучше кони. Путать врага уже некогда и просто негде, дорога идет прямиком к берегу моря, и только у скал, где серб прятал лошадей, есть укромное местечко, пригодное для засады. Уже не свернуть, не запетлять, только гнать и гнать!..

Опустили поводья и дали волю скакунам, которые закусили удила, стремясь перегнать друг друга. Брязга одной рукой придерживал подпрыгивавший на седле тюк, а другой достал кинжал и знаками показал, что в случае чего он зарежет мурзу. Ивко, казавшийся смертельно бледным рядом с вымазанными сажей казаками, вымученно улыбался и даже что-то крикнул, но ветер унес слова, заглушённые топотом копыт.

Ну, где же скалы? Надо выиграть состязание в скорости. Главный приз — собственная голова! И еще драгоценный пленник, которого ждут в Азове, а может быть, даже в Москве. Стоило ли положить столько трудов, чтобы его выкрасть, а потом зарезать, убегая от погони? Нет, его необходимо, во что бы то ни стало, увезти. Пусть татары беснуются на берегу, видя уходящий в море струг!

Оглянувшись, Головин прикусил от досады губу: погоня неумолимо приближалась. Крымчаки уже прошли перевал и скатывались в долину, по-прежнему держась плотной массой и подгоняя коней гортанными криками. Сколько их? Трудно точно сосчитать в неверном свете луны, но никак не меньше трех-четырех десятков. Многовато! Знать, важную птицу похитили казаки, что столько ордынцев бросилось вдогон, надеясь отбить пленника. Если успеют настичь, неминуема рубка. И вряд ли русским удастся выйти из схватки победителями. Погоня наверняка развернется, охватывая кольцом и отрезая от моря, а потом навалится со всех сторон: привычки степняков хорошо известны, они редко меняют тактику боя, предпочитая использовать давно отработанные приемы, всегда приносившие им успех. Одна надежда — попробовать еще поднатужиться, оторваться, насколько возможно, и не мешкая спешиться у камней. Ивко погонит лошадей дальше, а казаки, унося завернутого в ковер мурзу, спустятся по крутой тропинке к морю, где должен ждать струг.

В темноте татары могут не разобраться, что кони умчались без седоков, и припустят за ними. Серб знает в округе каждую тропку, он найдет способ улизнуть: на скаку прыгнет в овраг или спрячется в лесу до наступления утра. Налегке лошади побегут быстрее, и погоне придется потратить достаточно времени, пока удастся их настичь. Даже когда коней поймают, нельзя определить, кому они принадлежат, — у них нет тавра. Седла и уздечки татарские, поэтому греши мыслями на кого вздумается. А пасущиеся в предгорьях табуны никто не пересчитывал.

Подскакав к Ивко, Тимофей прокричал ему в ухо:

— У моря гони дальше! Потом сам уйдешь!

Серб понимающе кивнул и махнул рукой направо, показывая, куда он направит коней.

— Факел! — крикнул Ивко. — Сверху вниз! Три раза! Это был условный сигнал для струга, чтобы, не опасаясь

засады, с моря подошли к берегу и забрали смельчаков. Головин принял у серба длинную палку с намотанной на нее просмоленной паклей и хлопнул Ивко по плечу: прощай, друг! Удачи тебе! Обняться при расставании уже нет времени, и приведется ли когда увидеться, знает только Бог.