Дикое Сердце

– Не рановато ли слушать притчи?

– Это не притча, а только совет.

– Советы и нравоучения тоже рановато выслушивать.

– Жаль. У меня не было ни малейшего намерения читать тебе нравоучения. Что же с тобой происходит? Что? Не ты ли клялась со слезами на глазах, что Ренато Д`Отремон – твоя жизнь, и ты готова убить или умереть, чтобы его удержать. Ты изменилась. Очень изменилась. Сейчас ты сама не своя, хотя и будешь отрицать.

– Сейчас я ненавижу тебя! – взорвалась Айме. – Почему ты преследуешь и мучаешь меня? Ты словно моя тень. Вещая тень, которая только и может предсказывать несчастья!

В это время корабль, полный солдат, вплотную приблизился к борту Люцифера; не сдерживая волнения и тревоги, Айме шагнула к краю отвесного берега. Но послушница вцепилась в нее с неожиданной силой, заставляя обратить на себя внимание, и спросила:

– Что с тобой? Что происходит на том корабле?

– Мне бы тоже хотелось знать.

– Тебе хотелось бы знать? Почему? Почему тебя это так волнует?

– Если бы ты знала, как же я ненавижу тебя сейчас! Оставь меня в покое!

Резко освободившись от вцепившейся руки, она заторопилась. Мгновение она колебалась, оценивая расстояние, отделявшее от песчаного берега, сделала несколько шагов, как будто собиралась спуститься по узкой дорожке среди скал, но не стала задерживаться, развернулась и пошла обратно домой.

Моника видела, как та удалялась, затем повернула голову и посмотрела на море, на Люцифер. Даже вдалеке она различила, как палуба заполнилась многочисленными солдатами, которые разбрелись, словно для боевых действий. Но ничего не указывало на сопротивление; на палубе суетилась только одетые в голубую униформу люди. Убранный парус, брошенный якорь, рангоут Люцифера, окрашенный в красный цвет и блестящий черный корпус Моника связывать только с тем мужчиной с широкой обнаженной грудью, с нахальным взглядом и дерзкой улыбкой.

– Люцифер…

Она повторила имя, чтобы запомнить его, запечатлеть в памяти, как запечатлелось навсегда лицо, увиденное сквозь решетки окна. Затем неторопливо она тоже вернулась в дом Мольнар.

– Подождите минутку, Ренато. Позвольте мне первому поговорить с ним. Подождите немного.

Под массивной каменной аркой, где начинался коридор с камерами, Ренато Д`Отремон приостановился, подчиняясь старому нотариусу. Место было черным, грязным, мрачным, не проветриваемым, с узенькими окнами, открытыми, как амбразуры, и выходящими сквозь толстые стены к морю. Недра крепости прошлых веков сейчас были казармой и тюрьмой. Находясь в тени, Ренато смотрел на крепкого, статного и стройного Хуана, с легкой пренебрежительной улыбкой на губах, неторопливо выходившего из двери, которая выпускала его на волю. Педро Ноэль приблизился достаточно, чтобы его узнали, пока тюремщик удалялся.

– Можешь выходить, – пригласил Ноэль. – Твой корабль удачливее, чем у Себастьяна Элькано, который объехал мир на парусном судне и дожил до тех времен, когда мог рассказать об этом. Понимаешь? Ты свободен.

– Почему? Благодаря кому? – спросил Хуан с явным недоумением.

– Благодаря тому, кто не думал о неприятностях и расходах, когда вытаскивал тебя из заточения. Нет, не я. У меня нет денег, но не думаю, что ты заслуживаешь свободу из-за подобной переделки. Ты мог бы сгнить в этом углу и остаться без корабля. И был на грани этого. Так что можешь поблагодарить свою счастливую звезду.

– Свою счастливую звезду я не благодарю, но вас – да, Ноэль. Вы единственный человек на земле, которому я должен быть благодарен. Единственный, кто сказал мне доброе слово, когда я был мальчишкой.

– Я? Я? – уклонился Ноэль, притворно раздражаясь. – Ты полностью ошибаешься.

– Мне не нравится возвращаться в прошлое, но я вернусь на мгновение, чтобы вспомнить последнюю карету из трех, где, как пойманного зверя, везли дикого мальчика, с которым так сурово обращались и люди, и жизнь, что он был едва похож на человеческое существо. Он был почти бесчувственным, удары отскакивали от него, как и оскорбления от его души. Кроме животного инстинкта у него не было другого закона. Он понимал, что нужно питаться, а чтобы питаться, нужно работать или воровать. Но в той далекой и удивительной поездке мальчику было действительно страшно. Страх перед странным миром, куда его везли насильно, и который превратился в тревогу и ужас, потому что он впервые совсем рядом ощутил смерть.

– Ну ладно, ладно, оставим это, Хуан, – против воли попытался прервать нотариус.

– Карета остановилась в деревне, – продолжал Хуан, не обратив внимания на реплику старого Ноэля. – Кучер и слуги пошли к соседнему ларьку, чтобы удовлетворить жажду и голод. Издалека кто-то позвал нотариуса, но никто не подумал о человеческом звереныше, слишком гордом, чтобы просить, но нотариус вышел из кареты, купил большой кулек апельсинов и с улыбкой вложил его в маленькие грязные ручонки. В первый раз кто-то улыбнулся этому мальчику, как улыбаются ребенку. В первый раз кто-то вложил подарок в его руки. В первый раз кто-то покупал для него кулек апельсинов.

Тщетно борясь с волнением, глубоко тронутый, слушал Ноэль слова Хуана, невероятно искренние и нежные, столь горестно разоблачавшие боль и заброшенность его детства. Несколько раз нотариус попытался заставить его замолчать со стыдом честного человека, который получил огромную плату за незначительный поступок; но Хуан продолжал говорить, упершись широкой ладонью в слабую спину старика, его суровые дерзкие глаза странно смягчились, а в полумраке арки Ренато Д`Отремон, получивший все преимущества мира, слышал и вбирал каждое слово, будто грехи этого мира внезапно сдавили его душу. Резко выйдя вперед, он воскликнул сердечно:

– Хуан, Хуан…

Лицо Хуана изменилось, рассеялся детский призрак, прервалось очарование, и чужим голосом он спросил:

– Что это?

– Сеньор Д`Отремон, ему ты обязан тем, что все уладилось, – пояснил нотариус. – Друг, который решил тебе помочь.

– Ну мне очень жаль, – холодно ответил Хуан. – Не нужно было брать на себя это обязательство. Мое заключение не было справедливым, и я…

– Твое заключение не было несправедливым, и ты бы сгнил здесь, – прервал Педро Ноэль.

– Вы хотите сказать, что ради меня сеньор Д`Отремон дал взятку? Насколько я понимаю, это тоже преступление. Если мы должны руководствоваться законами, которые вы хотите, чтобы я уважал, то сеньор Д`Отремон тоже должен быть за решеткой. Конечно, на законном основании его может оправдать полудюжина высокопарных слов. Мое преступление было обманом, мошенничеством, нарушением слова, попыткой убийства. Его преступление можно назвать соучастием в помощи преступнику, подкуп чиновников и злоупотреблением моральным правом. Если вы покопаетесь немного в кодексе, нотариус Ноэль, то найдете там несколько лет тюрьмы.

Сжав губы, Ренато наблюдал за ним, пытаясь опуститься до глубин души, как путешествовал по аду Данте, его не задела, не обидела едкость, переполнявшая слова Хуана.

– Итак, вы заходите, а я выхожу, – насмешливо объявил Хуан.

– Хватит глупых шуток, – сурово оборвал Ноэль. – Чтобы раненый тобой человек забрал заявление, Сеньор Д`Отремон заплатил ему за ущерб и освободил твой корабль от ареста.

– Черт побери! Но ведь это, наверно, стоило вам кучу денег! По меньшей мере крови десяти рабов, – усмехался Хуан.