Диктатор
Шрифт:
— Все, и дети…
Лариса порывисто обняла ее за плечи, понимая, что никакие слова, будь они самыми искренними, не смогут вывести Надежду Сергеевну из этой нахлынувшей на нее тьмы.
«Как же такое возможно? — ужаснулась она.— Значит, и любовь и ненависть — они могут жить вместе, рядом, проникая друг в друга? Неужели так бывает? Не дай Бог, чтобы такое произошло со мной!»
Какой-то военный подошел к ней и вручил ей небольшой листок бумаги, сложенный пополам.
— Это кому? — удивилась Лариса, уже собираясь передать записку Надежде Сергеевне.
— Вы Лариса Степановна?
— Да, я.— Беспокойство начало овладевать ею, она непонимающе и испуганно смотрела
— Это лично вам,— сказал он и сразу же отошел.
Лариса развернула бумажку. Там четким, стремительным почерком было написано:
«Лариса Степановна! Не верю в это чудо! Вы еще не забыли Симбирск? Буду рад встретиться с Вами и Вашим мужем. Позвоните, пожалуйста, по этому телефону сразу же после праздников. Преданный Вам Михаил Тухачевский».
Если бы вдруг разразилась гроза, если бы дворец сейчас сотрясло внезапное землетрясение, если бы сказали, что пришел конец света, все это не подействовало бы на Ларису так, как подействовала сейчас эта короткая и, казалось бы, ничего не значащая для нее записка. Нет, нет, очень много значащая! Ведь он напомнил ей о том, что не забыл Симбирск, их молодость, ее, Ларису, мчавшуюся в страхе по шпалам со своим «Ундервудом», салон-вагон, в котором она предрекала ему стать маршалом. Пока, однако, это не сбылось, плохая ты гадалка, Лариса…
Она испуганно повернулась к Надежде Сергеевне. Видела она или не видела, успела ли прочитать? Нет, она же очень деликатная, до болезненности деликатная; если и заметила переданную Ларисе записку, то сделала вид, что ничего не видела. Вот и хорошо, лучше пусть об этом никто не узнает, даже Андрей. Кстати, тот военный выбрал момент, когда Андрей все еще продолжал о чем-то оживленно говорить с Мишей Кольцовым…
Лариса внимательно, приглядываясь чуть ли не к каждому военному, оглядела зал. Тухачевского за столом не было. Интересно, отчего это он не подошел к ней сам, а избрал такой таинственный способ напомнить о себе?
Банкет завершался. Сталин пошел к выходу, вместе с ним дружно направились туда же его соратники, и Лариса уже собиралась попрощаться с Надеждой Сергеевной, как та ей шепнула:
— Не уходите. Сейчас мы пойдем на вечеринку в узком кругу.
— Ни в коем случае! — взмолилась Лариса.— Не навлекайте на себя неприятности из-за нас. Этого вам не простят. Нам и здесь было с вами так чудесно…
— Мы бесконечно благодарны вам, дорогая Надежда Сергеевна,— проникновенно и уже как-то по-свойски сказал захмелевший Андрей.— Это великое событие мы пронесем через всю свою жизнь.— Его потянуло на высокую патетику, он едва не заговорил стихами.
— Прошу вас, не оставляйте меня! — Надежда Сергеевна произнесла это таким тоном, каким выпрашивают милостыню.— Иначе я сойду с ума!
Она уговаривала и уговаривала их, пока Лариса не сказала:
— Надежда Сергеевна, милая, только ради вас. Но я никогда не прощу себе, если вы пострадаете…
Надежда Сергеевна вдруг рассмеялась, хотя смех ее был неестественно-надтреснутый и жалкий.
— Что за беда? — воскликнула она.— Все почему-то думают, что самое страшное — это смерть. А может, истина в том, что самое страшное — жизнь?
И она повела их за собой в квартиру Ворошилова. Там, в просторной, со вкусом обставленной комнате, все уже были в сборе. Лариса увидела Молотова, Ворошилова, Кагановича. Все они были, как она предположила, со своими женами. Ее поразило, что за столом не было ни одной красивой молодой женщины.
Надежда Сергеевна сразу заметила
нацеленные прямо на них почерневшие от злобы и тихой ярости глаза Сталина. Как она посмела привести сюда этих Грачей — ведь он ее строго— настрого предупреждал? Кто, черт бы ее побрал, хозяин в Кремле — он или она?! Что за глупая игра в этакую простушку, не пренебрегающую дружбой с людьми совсем из другого круга, мельтешащими где-то там, почти в самом низу? И как это они сами рискнули принять ее приглашение, зная, что это грозит бедой и им самим, и его жене?Так думал Сталин, распаляясь от неудержимого гнева, но пытаясь сдержать себя, не встать из-за стола и не указать этим незваным наглым пришельцам на дверь. Остальные гости, особенно дамы, тоже сразу же обратили внимание на незнакомую им пару и сейчас оживленно шушукались между собой, кривя накрашенные губы в усмешках и осуждающе покачивая головами в немыслимых прическах, искусно сработанных придворными парикмахерами перед самым праздником.
Надежда Сергеевна, не придавая этому неприятию новых гостей ровно никакого значения, усадила Андрея и Ларису рядом с собой и дерзко взглянула на мужа. Тот сделал вид, что не заметил ее дерзости, и решил, что сейчас, в этой внезапно возникшей ситуации, лучше всего дать понять всем своим приближенным, что все, что здесь происходит,— и эта вечеринка, и все приглашенные на нее,— все это происходит с его ведома, его согласия и благословения. Иначе, чего доброго, могут подумать, что он уже начинает терять бразды правления…
— Ну что же,— сказал Сталин, вставая с бокалом вина и понуждая себя улыбнуться,— все, кого мы приглашали, чтобы в узком кругу особо отметить наше торжество, кажется, прибыли. Мы рады всем нашим гостям и хотим поприветствовать их, как приветствуют желанных гостей гостеприимные хозяева. Мы уже руководим страной целых пятнадцать лет. И будем править до конца нашей жизни, чтобы передать наше победоносное знамя новым поколениям. И потому я предлагаю тост за долгую жизнь всех нас. И конечно же за тебя, дорогой Клим.— Он протянул бокал в сторону Ворошилова.— Если бы не ты и не твоя Катюша, где бы мы сейчас отвели душу?
Ворошилов расплылся в широкой горделивой улыбке и звонко чокнулся со Сталиным. Все долго чокались друг с другом, дружно выпили; а так как до этого многие, в том числе и Сталин, уже «выбрали» свою норму за банкетным столом во дворце, то хмель уже сделал свое дело, и разговор за столом пошел сумбурный, хаотичный, громкий и, в сущности, пустой.
«И зачем она затащила нас сюда, прямо как на посмешище?» — подумала Лариса, все еще не придя в себя оттого, что сидела почти напротив Сталина, в кругу совершенно чуждых ей людей, которые даже не пытались с ней заговорить, будто ее и не было за этим столом. И она и Андрей сидели скованные, напряженные и молчаливые, чувствуя, как их то и дело «обстреливают» колючими взглядами участники вечеринки.— Как бы это поскорее и незаметнее ускользнуть отсюда?»
И тут Лариса заметила на себе чей-то упрямый, будто устремленный в самую ее душу, неподвижный и тяжелый взгляд. Она подняла глаза от тарелки и с ужасом увидела нацеленные на нее тигриные глаза Сталина. Он улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Странно, но Лариса не могла отвести от него своих глаз, оцепенев от его страшного взгляда, будто загипнотизировавшего ее.
Сталин, продолжая улыбаться, взял с тарелки ломтик черного хлеба, скатал его в шарик и, коротко взмахнув правой рукой, озорно кинул его в Ларису. Она вздрогнула как от пронзившей ее пули: шарик попал ей в глубокий вырез ее нарядного бархатного платья, и она ощутила, как он скатился вниз и застрял между округлых грудей.