Дилогия об изгоняющем дьявола

— Могло быть и хуже,— возразила Мэри.

— Могло бы.

— А интересно, ковчег причаливал в Ричмонде?

Но Киндерман уже не слушал.

— По-моему, я уже погружаюсь,— пробормотал он и уронил голову на грудь.

— Дорогой, иди скорее спать,— засуетилась Мэри.— Ты сам себя изводишь.

Киндерман послушно кивнул.

— Да, я действительно здорово устал. — Он поднялся со стула и поцеловал жену в щеку.— Спокойной ночи, пончик.

— Спокойной ночи, Билл. Я тебя очень люблю.

— Я тоже.

Киндерман добрел до спальни и через несколько минут уже мирно посапывал.

И приснился ему странный сон. Сначала он будто бы летал над лесами и лугами — все казалось ярким, красочным и настоящим Потом Киндерман разглядел сверху деревеньки и города. Они тоже казались вроде бы настоящими, да и выглядели как обычно, но он-то знал: на этот раз в них кроется что-то совершенно непонятное — Киндерман никогда не смог бы описать их. Как бывает обычно в таких снах, он не ощущал собственного тела и в то же время чувствовал невероятную силу. Отчетливо распознавая вокруг себя и предметы, и лица, Киндерман тем не менее прекрасно понимал, что все это ему только снится,— на самом деле он лежит сейчас в постели и досконально помнит все события минувшего дня.

Неожиданно Киндерман очутился внутри огромного каменного строения. Гладкие нежно-розовые стены сходились на невероятной высоте, образуя гигантский купол. Киндерман догадался, что находится внутри исполинского собора. Всюду стояли койки, такие же, как в больницах — белые и узкие, а рядом сновали незнакомые люди, и каждый был чем-то занят. При этом вокруг стояла тишина. Одни лежали или сидели на койках, другие бродили между ними в пижамах и халатах. В основном люди читали или беззвучно беседовали друг с другом Совсем рядом Киндерман заметил горсточку людей, состоящую из пяти человек. Они собрались за столом, на котором возвышался аппарат, напоминающий радиопередатчик. Лица у собравшихся застыли в напряжении. Наконец Киндерман услышал, как один из них произнес: «Вы меня слышите?» Странные крылатые существа — мужчины и женщины в белых больничных халатах — шествовали в разных направлениях и раздавали лекарства. Они тоже спокойно переговаривались между собой. Сквозь круглые витражные окна пробивались яркие солнечные лучи. В соборе царили мир и согласие.

Киндерман двинулся вдоль бесконечного ряда коек. Похоже, его здесь никто не замечал, кроме разве что одного крылатого ангела, который на мгновение обернулся к Киндерману, когда тот проходил мимо. Ангел приветливо улыбнулся и тут же снова вернулся к своей работе.

И вдруг Киндерман увидел своего брата Макса. Тот ходил в учениках у раввина вплоть до своей смерти в 1950 году. Киндерман не спеша подошел к Максу и присел на краешек его кровати.

— Рад тебя видеть, Макс,— начал он, а затем добавил: — Ну вот, теперь мы оба спим и видим этот сон.

Но брат, печально покачав головой, возразил:

— Нет, Билл, я-то как раз и не сплю.

И тут Киндерман вспомнил, что Макс давно умер. Но одновременно с прозрением к нему явилась и мысль, что Макс не иллюзия, не плод воображения. Киндерман вдруг осознал, что видит брата на самом, деле.

— Эти люди уже умерли? — спросил лейтенант.

Макс кивнул.

— Это часть таинства,— объяснил он.

— А где мы находимся? — полюбопытствовал Киндерман.

Макс лишь пожал плечами,

— Не знаю. Мы точно не уверены. Но сначала мы все попадаем сюда.

— Смахивает на больницу,— заметил Киндерман.

— Да, нас всех здесь лечат,— подтвердил Макс.

— А ты знаешь, куда вы отправитесь потом?

— Нет,— ответил Макс.

Они продолжали беседовать, и Киндерман наконец решился задать свой самый важный вопрос.

— А Бог действительно существует, Макс?

— Только не в мире снов, Билл.

— А что такое мир снов, Макс? Мы сейчас в нем?

— Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием.

Киндерман принялся настаивать, чтобы Макс объяснил смысл своих слов, но ответы брата становились все более непонятными.

Макс вдруг заявил:

— У нас две души.

А потом снова бессвязно залепетал

Сон начал постепенно растворяться, и вскоре Макс растаял, превратившись в призрак, продолжавший нести полную околесицу.

Проснувшись, Киндерман приподнял голову. Сквозь щелочку в занавесках пробивался сумеречный свет — близился восход солнца. Лейтенант опустил голову на подушку и принялся размышлять о своем странном сне... Что же он мог означать?

— Ангелы-врачи,— вслух пробормотал Киндерман.

Мэри заворочалась во сне. Киндерман осторожно выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Нащупав выключатель и прикрыв за собой дверь, он зажег свет и справил нужду, недовольно косясь в сторону ванны. Там, лениво шевеля плавниками, все еще ожидал своей участи несчастный карп, и лейтенант отвернулся, чтобы не видеть его. Киндерман умылся, побрился и снял халат, висевший тут же на маленьком дверном крючке.

Выключив свет, он спустился по лестнице, вскипятил чайник, уселся за стол и задумался. А вдруг этот сон имеет непосредственное отношение к будущему? Может быть, он является предчувствием смерти? Киндерман покачал головой. Нет, сны о будущем никогда не были у него такими красочными и отчетливыми. А этот сон вообще ни на что не походил. И произвел на лейтенанта очень сильное впечатление.

— Только не в мире снов,— пробормотал Киндерман.— Две души. Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием.

А вдруг, пока он спал, само подсознание протягивало ему ключ к решению задачи, над которой он постоянно бился? Вечная проблема боли... Киндерман вспомнил очерк Юнга «Видения», где рассказывается о том, как психиатр столкнулся со смертью. Его доставили в больницу в состоянии комы. Он чувствовал, как покидает собственное тело и словно плывет по воздуху куда-то ввысь, а потом витает над планетой. Психиатр уже собрался было посетить некий храм, паривший тут же неподалеку, но вдруг к нему приблизился доктор, причем, судя по одежде, это был врачеватель из Древней Греции. Он принялся уговаривать психиатра вернуться в собственное тело и укорял его за то, что тот еще не закончил свои земные дела. И через мгновение Юнг очнулся на больничной койке. Он тут же узнал врача, хотя в грезах тот явился ему в странном одеянии. Юнга охватила тревога: его беспокоила судьба доктора. И действительно, тот через пару недель серьезно заболел и вскоре умер. Однако самыми сильными чувствами из тех, что довелось ему тогда испытать,— и эти чувства не покидали его еще по крайней мере месяцев шесть — были глубочайшая депрессия и сознание того, что ему пришлось вернуться в собственное тело и в этот мир, который он отныне называл не иначе, как «ящик».

«Может быть, здесь и кроется ответ? — про себя рассуждал Киндерман.— Может быть, вся наша трехмерная Вселенная является всего-навсего искусственно созданной конструкцией и служит лишь для того, чтобы в определенный промежуток времени мы решали те задачи, которые нельзя решить в других мирах? Возможно, и проблема зла придумана для того, чтобы мы разобрались в ней самостоятельно? И может быть, наши души являются в этот чуждый им мир облаченными в тела, словно подводники, напялившие на себя водолазные скафандры и устремившиеся на океанское дно? И не сознательно ли мы выбираем боль, чтобы потом страдать?»

Киндерман размышлял, способен ли человек существовать без боли, по крайней мере, без необходимости ее ощущать. И сохранятся ли тогда понятия чести, храбрости и доброты? Если Бог хороший и добрый, он не должен пройти мимо страдающего и плачущего ребенка. А он проходит. Он просто наблюдает. А не человек ли попросил его именно наблюдать? Ибо именно человек и взвалил на свою душу все самые суровые испытания, дабы сделаться настоящим человеком, и случилось это в незапамятные времена, до того как была создана твердь небесная.