Динамит пахнет ладаном
Шрифт:
— Кто — они?
— Если бы я знал…
— Но ты кого-то подозреваешь? Кому ты перешел дорогу? — Хелмс махнул рукой. — Впрочем, считай, что я не задавал этого идиотского вопроса.
— Я чувствовал, что должно случиться что-то такое, — признался Мэнсфилд. — Когда поднялась шумиха с этими билетами из банка Монтаны… Ведь девчонка могла сказать, откуда у нее эти деньги. Но не сказала. Могла бы сговориться со следователями, и ее бы не держали за решеткой так долго. Она ведь не знала, что присяжные ее оправдают. Могла бы получить несколько лет за соучастие в ограблении. Но она выдумала свою
Он замолчал, снова уставившись на седеющий кончик сигары.
— Ну? — спросил Хелмс. — Как ты все это объясняешь?
— Я не умею ничего объяснять. Я чувствую — и всё.
— Думаешь, тебя станут шантажировать?
— Может быть. Или еще что-нибудь…
— Ты меня удивляешь. Не думал, что ты так чувствителен, чтобы переживать из-за бед, которые еще не случились.
— Мне было бы легче, если б это уже случилось. Тогда бы я знал, что делать. А сейчас…
Хелмс откинулся в кресле, сплетя пальцы перед грудью, и несколько раз хрустнул ими.
— Ладно. Допустим, это предупреждение, — сказал он, наконец. — Я уважаю твои чувства. Всем нам приходится сталкиваться с непонятными явлениями. Но причем тут Майер? Почему ты заморозил поставки?
— Потому что теперь о них может знать кто-то еще. И уже наверняка знает. И этот «кто-то» может устроить всем нам веселую жизнь. Если конвой будет перехвачен, полиция придет ко мне, а не к Майеру!
Хелмс укоризненно покачал головой:
— Зеб, ты забыл, где живешь? Тебе не следует бояться полиции.
— Но есть еще рейнджеры! Есть федеральный маршал! Мои враги могут натравить их на меня! Или нанять каких-нибудь ищеек из сыскного агентства!
— Это — фантазии, — мягко сказал Хелмс. — Снова фантазии. Зеб, давай вернемся в реальный мир. Оглянись — вокруг ни рейнджеров, ни дотошных парней из агентства Пинкертона. Этим реальным миром управляют реальные люди. И эти люди — мы с тобой. Честное слово, мне уже кажется, что я разговариваю не с Зебом Мэнсфилдом, а с кем-то другим! Пароход должен отойти от причала в назначенный день и час. Вагон должен быть наполнен и опломбирован тоже в назначенный день и час. У меня рассчитан каждый ход. А ты вдруг зажигаешь красный свет!
— Неужели это так важно, ящиком больше, ящиком меньше?
Хелмс прищурился:
— Если яблоко стоит один доллар, тебе продадут его за девяносто центов?
Мэнсфилд попытался улыбнуться:
— Ну, всегда можно договориться, выпросить скидку…
— В политике нет скидок, — жестко сказал Хелмс. — Выборы — это политика. И твои поставки Майеру — это тоже политика. Только совсем другая. Гораздо более серьезная. И там на счету каждый доллар, каждый ящик, каждый человек. Итак, сколько еще конвоев потребуется, чтобы отправить весь материал?
— Три ходки, — хрипло выдавил Мэнсфилд.
— Первая из них — когда?
— У меня нет людей. Стиллер ранен, четверо погибли в Колорадо, остальных забрал Зак. У меня просто нет людей, чтобы провести конвой.
— Стиллера подлечили, он скоро будет у тебя. Других проблем нет? Только не вспоминай о зарезанной собаке. Нет других проблем?
— Нет.
—
Тогда запомни — десятое декабря. Это последний срок. Одиннадцатого утром я встречаю последний конвой в Мексике.20. Мертвые вне закона
Прежде чем отправиться в лес на охоту, Орлов два дня непрерывно упражнялся с луком. Лук был деревянный (команчи называют такие «детскими»), старый, и бил не дальше сотни шагов, но ведь и нужен он был не для войны, а только для того, чтобы поохотиться на птицу. Через два дня капитан решил, что его руки достаточно окрепли, а старые навыки полностью восстановились. Он ушел в лес до рассвета, и вернулся на закате, с парой индеек. Ту, что покрупнее, отдал в женскую палатку. А вторую вручил Вере.
— В следующий раз принесу оленя, — сказал он. — Видел одного. Мог взять. Не стал. Попрошу у Кливленда другой лук, тогда и будет тебе олень.
— Разве можно так говорить? — спросила Вера, сноровисто ощипывая птицу. — Не боишься сглазить?
— Боюсь. Но иначе нельзя. Сказал — значит, разбейся, но сделай. А то походишь, побродишь — да и плюнешь. Мол, сегодня неудачный день, попробую завтра. Так и с голоду помереть можно. — Он приподнял полотенце, под которым лежали свежие лепешки. Его просто шатало от голода, но он только посмотрел на хлеб, и снова прикрыл его, решив дождаться, когда Вера накроет на стол. — Нет, надо как индейцы. Помолятся своему Великому Духу, закажут лося — и идут, уверенные в удаче. И не возвращаются, пока не добудут именно лося. Потому что Великий Дух не мог их обмануть.
— Ты так говоришь, будто долго жил среди них.
— Недолго, но жил.
— Я бы тоже смогла жить среди них, — сказала Вера. — К неудобствам походной жизни мне не привыкать. Мне тут дышится легко. Не могу этого объяснить, но в городах мне тесно. В последнее время я стала плохо переносить людей. Слишком много они говорят. И что говорят-то? Ложь в каждом слове. Разлюбила я людей, Паша. А без любви трудно. Раньше я им все прощала, а теперь что-то со мной случилось. Не могу прощать, и не хочу.
Капитан Орлов смотрел, как под ее руками крупная пестрая птица превращается в аппетитную тушку. Ему доводилось есть сырую рыбу, сырую печень оленя, и сейчас он был готов попробовать сырую индейку.
Вера опалила птицу над пламенем очага и отправила ее на полку.
— Поешь пока супчика грибного, — сказала она, вынимая из ниши над очагом глиняный горшок. — Индейку долго готовить, а я не могу в твои голодные глаза смотреть. Ты что, весь день ничего не ел?
— Почему же? Был у меня сухарик, — бодро ответил Орлов, хватаясь за ложку. — В лесу воздух сытный. О еде не вспоминаешь. Воды из ручья выпил, травкой закусил — и рад.
— Я тоже люблю лес. — Вера села напротив, подперев щеку кулаком. — Так бы и жила здесь всю жизнь.
— Нет, — сказал он. — Не думай об этом. Поначалу-то хорошо. Через месяц-другой начнешь понимать, почему люди понастроили городов. В лесу зверем становишься. Все мысли — только о еде. Как ее добыть, да как приготовить, да как сохранить. Да чтобы никто не голодал. Лес прокормит одного. Но семья тут не выживет.
— Кливленды ведь живут.
— Им некуда деваться.